Аласдер Грей - Бедные-несчастные

— Но согласись, — не унимался я, — что наши больницы с тех пор изменились к лучшему.

— Да, изменились — и все благодаря медицинским сестрам. Ими-то и живо сейчас искусство врачевания. Если все врачи и хирурги Шотландии, Уэльса и Англии в одночасье перемрут, а сестры останутся, восемьдесят процентов больных в наших больницах поправятся.

Я вспомнил, что Бакстеру разрешена больничная практика только в благотворительной клинике для беднейших из бедных, и подумал, что желчность его объясняется именно этим. Как бы то ни было, расставаясь, мы условились о новой совместной прогулке в следующее воскресенье.

Воскресные прогулки вошли у нас в привычку, хотя мы избегали людных мест и по-прежнему не разговаривали друг с другом в анатомическом классе. Мы оба сторонились людских взоров; тот, кого увидели бы в обществе Бакстера, наверняка стал бы предметом любопытства. Вдвоем мы подолгу молчали, поскольку от звука его голоса я, бывало, невольно вздрагивал. Когда это случалось, он улыбался и умолкал. Могло пройти полчаса, прежде чем я вновь вовлекал его в беседу, но мне всегда хотелось сделать это поскорее. Невыносимым своим голосом он говорил чрезвычайно интересные вещи. Раз перед встречей с ним я заткнул уши ватой, что позволило мне слушать его почти без неприятных ощущений. Осенним днем, когда мы едва не заплутали в лабиринте лесных тропок между Кэмпси и Торранс, он рассказал мне о своем необычном обучении.

Я натолкнул его на эту тему, заведя разговор о своем детстве. Вздохнув, он сказал:

— Я явился в этот мир благодаря связи сэра Колина с медицинской сестрой задолго до того, как мисс Найтингейл1 сделала эту профессию достойной частью британской медицины. В то время добросовестный хирург должен был сам обучать своих подчиненных. Сэр Колин обучил одну из сестер искусству анестезии и работал с ней столь тесно, что они произвели на свет меня; потом она умерла. Я совершенно ее не помню. В наших домах не осталось никаких ее вещей. Сэр Колин заговорил о ней со мной только раз, когда я был подростком, — он тогда сказал, что она была самой умной, самой восприимчивой к обучению из всех знакомых ему женщин. Должно быть, это его в ней и прельстило, поскольку его совершенно не волновала женская красота. Его вообще мало интересовали люди — только истории болезней. Так как я учился дома, не бывал в других семьях и никогда не играл с другими детьми, до двенадцати лет я не слишком верно представлял себе функцию матери. Я знал разницу между врачами и сестрами и думал, что мать — это медицинская сестра низшего разряда, которой разрешается ходить только за маленькими. Я считал, что сам никогда в таком уходе не нуждался, потому что был большой с самого начала.

— Но ты ведь читал главу из Книги Бытия о родословии?

— Нет. Понимаешь, сэр Колин учил меня сам, и учил только тому, что считал нужным. Он был крайний рационалист. Поэзия, проза, история, философия и Библия были для него чепухой — «недоказуемые байки», так он все это называл.

— Чему же он тебя учил?

— Математике, анатомии и химии. Каждое утро и каждый вечер он измерял мне температуру и пульс, брал у меня на анализ кровь и мочу. К шести годам я научился делать это сам. Вследствие нарушения обмена веществ мой организм постоянно требует определенных доз йода и сахара. Я должен очень внимательно следить за его химическим равновесием.

— Но неужели ты ни разу не спросил сэра Колина, откуда ты взялся?

— Спросил, и в ответ он показал мне диаграммы, рисунки и заспиртованные образцы — в общем, вышла лекция о моем появлении на свет. Мне подобные лекции нравились. Они научили меня восхищаться строением моего тела. Это помогло мне сохранить уважение к себе, когда я увидел, что людей отталкивает моя наружность.

— Печальное детство, еще печальнее, чем мое.

— Не согласен. Жестоко со мной никто не обращался, и я получал необходимые мне живое тепло и привязанность от псов сэра Колина. У него всегда было их несколько.

— Я открыл для себя механизм размножения, наблюдая за курами и петухами. А у твоего отца что, собаки никогда не щенились?

— Он не держал ни одной суки, только кобелей. Когда мне было тринадцать или четырнадцать лет, сэр Колин объяснил мне, в чем и почему женское тело отличается от мужского. Как обычно, он использовал диаграммы, рисунки и заспиртованные образцы, но сказал, что готов устроить практический опыт с живой, здоровой особью, если любопытство толкает меня в эту сторону. Я ответил, что нет, не толкает.