Рафаил Гругман - Боря, выйди с моря

Женька улыбнулся и, как тихо помешанный, промолвил: «Не обещайте деве юной любови вечной на земле…»

Ночью она резко вскочила с постели, нащупав вдруг рядом с собой пустоту. Рванула на кухню. В ванную… Он висел на ремне, привязанном к водопроводной трубе…

Рядом лежала размашисто написанная записка:

"Простите, но выхода другого не было. Я не смогу ЖИТЬ В конфликте со своей совестью. Мужем был плохим. Может, хоть отцом оказался хорошим.

Наташенька! Через год выходи замуж и прости. Удастся уехать — бросайте все. Я люблю вас и никому не хочу новых страданий. Так будет лучше. Прощайте".

Из Женькиных новых друзей па кладбище никого не было. Опасаясь за сына, Наташа скрыла смерть от всех, сообщив только ближайшим родственникам и Шелле с Изей. И все последующие дни, не давая уснуть, навязчиво крутилось в мозгу ее, сверля и высверливая остатки душевных сил, предсказание последнего дня: «Не обещайте деве юной любови вечной на земле…»

Счастливые семидесятые.

Во второй половине семидесятых годов все жители Одессы, не замечая припалившего им счастья, стали белыми людьми. Но даже если, по словам дотошных наблюдателей, они в белых штанах не ходили, это ройным счетом ничего не значило, ибо если без ехидства и зубоскальства внимательно к ним присмотреться, то каждый житель города, какого бы цвета штаны ни надевал — все равно оставался бы в белом фраке, бабочке и, как вы уже догадались, в белых штанax.

Этот феномен Изя обнаружил совершенно случайно. Но для этого понадобилось ему сперва оказаться в городе с удивительно красивым названием Набережные Челны, а, прилетев тридцатого апреля в Одессу, получить сюрприз: трехдневную экскурсию и Ялту. Отплытие вечером. Билеты Шелла взяла на работе, пригласив в круиз Наташу.

— Пусть отвлечется и немного с нами отдохнет, — пояснила Шелла. — Она все время плачет: «Я не смогла его уберечь. Он с утра уже знал, что повесится»…

Изя не возражал.

— Конечно, ей надо прийти в себя. Да и вчетвером веселее…

Белый пароход, по-настоящему белый, с барами, бассейнами, дискотеками, сауной, с рестораном, н котором пять (!) официантов бегают вокруг стола, ухаживая за ним, белым человеком: один накладывает помидоры, второй — зеленый горошек, третий — лангет, четвертый — картофель «фри», пятый поливает все соусом — белый пароход ждал его у пирса.

Утром — Ялта. Экскурсия в Ливадию. Затем Изя взял такси, и они махнули в Ласточкино гнездо. Обед в приморском ресторане…

Изя разливал ''Цинандали" и возбужденно рассказывал, что только позавчера он был в Челнах. В городе один кинотеатр, в котором вторую неделю крутят двухсерийную «Сибириаду». А в ресторане «Москва», в который он зашел вечером покушать, ни одного посетителя — жрать нечего.

— Официантка сама (!) предлагает жалобную книгу. «Мне стыдно, — говорит она, — но кормить вас нечем». Я попросил хоть чего-нибудь, и она принесла последнюю порцию свиного эскалопа и консервированный рыбный паштет. В магазинах пусто. Представляете, ни соков, ни молочных продуктов, ни-че-го: Зелени никакой. — Изя посмотрел в окно. — Конец апреля, а жара — деться некуда. Как там люди живут?

Официант принес удивительно вкусный суп с лимоном, и Регннка, восхищаясь, вылавливала в нем маслины. На второе — лангет, запеченный в сыре…

— Только в Одессе и можно жить, — мечтательно говорил Изя. — Где еще можно вечером сесть на теплоход и утром оказаться в Ялте? И весь Крым, Алушта, Алупка — все к твоим ногам.

Ему было жаль тех несчастных людей, которых неизвестно за какие грехи, поселил Бог в сердце России, оставив без кино, театра, масла и молока… Не говоря уже о море и белом пароходе.

На кассете ненавязчиво пел Джо Дассен…

Официант принес мороженое с клубникой.

Изя мечтательно улыбался, вспоминал ночь, проведенную в баре-дискотеке… Нет, только в Одессе можно по-настоящему быть белым человеком.

— Наташенька, — ласково обратился он к молчаливо сидящей Наташе, — все обойдется. Поверь мне. Вовка должен уехать поступать в Россию. Куда-нибудь в глубинку, где нет процентной нормы и есть военная кафедра. Парень он толковый. Обязательно поступит.

— Может, ты и прав, — соглашалась она, — но я еще н. решила. Не могу одновременно терять и мужа и сына.

— Ты вовсе не теряешь его, — возразила Шелла. — Через год он переведется в Одессу. Так многие делают.

Возвращались второго утром. В немногочисленной толпе встречающих Шелла сразу же увидела маму. Несмотря на ясную погоду она надела старомодное черное платье да еще напялила на голову газовую косынку.