Салман Рушди - Прощальный вздох мавра

– Слушай внимательно, второй раз не буду повторять, -сказала она мне до этого в ответ на мои настойчивые расспросы о ее прошлом. Она родилась в уважаемой, хоть и достаточно бедной брахманской семье в штате Гуджарат и очень рано осиротела. Ее мать, страдавшая депрессией, повесилась, когда Уме было двенадцать, а отец, школьный учитель, обезумев от горя, совершил самосожжение. От нужды Уму спас добрый «дядюшка» – на самом деле никакой не дядюшка, а сослуживец отца, – который платил за ее обучение, требуя взамен сексуальных услуг (так что и не «добрый» тоже).

– С двенадцати лет, – рассказывала она. – И до недавнего времени. Дай я себе волю, я всадила бы нож ему в глаз. Вместо этого я молилась о том, чтобы Бог его покарал, и просто терпела. Понял теперь, почему я не хочу говорить о прошлом? Больше никогда о нем не спрашивай.

Версия Дома Минто, как мне ее изложила мать, звучала несколько иначе. Выходило, что Ума родом не из Гуджарата, а из Махараштры – другой половины бывшего штата Бомбей – и жила в Пуне, где ее отец был крупным полицейским чином. С детства она проявляла исключительные художественные способности, и родители, всячески стараясь их развивать, дали ей подготовку, позволившую получить стипендию в университете, где все сошлись во мнении, что девушку ждет блестящее будущее. Вскоре, однако, стали у нее проявляться признаки сильного душевного расстройства. Хотя теперь, когда она стала популярной фигурой, люди уже не хотели или боялись говорить о ней начистоту, Дом Минто после тщательных выяснений узнал, что три раза она соглашалась пройти интенсивный медикаментозный курс, предписанный для предотвращения ее неоднократных срывов, но все три раза бросала лечение, едва начав. Ее способность быть совершенно разной в обществе разных людей – становиться тем, что данному мужчине или данной женщине (чаще мужчине) должно было показаться наиболее привлекательным, – превышала всякое разумение; это был актерский талант, доведенный до точки помешательства. Мало того; она выдумывала чрезвычайно яркие, длинные и подробные истории якобы из своей жизни и упрямо настаивала на их истинности, даже когда ей указывали на внутренние противоречия в ее россказнях или на подлинные факты. Возможно, она уже утратила представление о своей «реальной» личности, независимой от этих ролей, и ее внутреннее смятение начало переходить границы ее самое и заражать, как инфекция, всех, с кем она вступала в общение. Например, в Бароде она не раз распространяла зловредную ложь об абсурдно пылких романах, которые будто бы случались у нее с теми или иными преподавателями и даже писала их женам письма, излагая в них подробности воображаемых половых сношений, что становилось причиной семейных драм и разводов.

– Она потому не разрешала тебе приезжать к ней в университет, – сказала мне мать, – что все ее там, как чуму, ненавидят.

Ее родители, узнав о ее психической болезни, бросили ее на произвол судьбы – довольно распространенная реакция, как мне было известно. Никто там не повесился и не сжег себя – эти свирепые фантазии были порождением гнева дочери (довольно законного, впрочем). Насчет развратного «дядюшки»: как утверждали Минто и Аурора, Ума после того, как ее отвергла семья, – вовсе не в двенадцать лет, как она мне сказала! – быстренько пристроилась к жившему в Бароде старому знакомому отца, отставному помощнику полицейского инспектора по имени Суреш Сарасвати, грустному пожилому вдовцу, которого молодая красотка с легкостью подбила на скоропалительный брак, поскольку после отречения родителей она отчаянно нуждалась в респектабельном статусе замужней женщины. Вскоре после женитьбы старика разбил инсульт («Догадываешься, что было причиной? – вопрошала Аурора. – Или сказать? Может, картинку нарисовать?»), и теперь он влачил жалкое полусуществование, парализованный и бессловесный, на попечении самоотверженного соседа. Молодая жена улепетнула со всем, что у него было, и даже не оглянулась. Теперь в Бомбее она разгулялась по-настоящему. Привлекательность УМЫ и убедительность ее актерства достигли вершины.

– Ты должен разорвать ее чары, – сказала мне мать. -Иначе ты погиб. Она как ракшаса из «Рамаяны», – ты опомниться не успеешь, как она обглодает твои бедные косточки.

Минто потрудился на славу, Аурора показала мне документы – свидетельства о рождении и браке, конфиденциальные медицинские заключения, полученные путем обычного подмасливанья и без того скользких чиновников, и прочее, и прочее, – что практически не оставляло сомнений во всех важнейших частностях. И все же сердце мое отказывалось верить.