Айдар Павлов - Гроб своими руками

***

Выход из удушающей пошлости общепринятого, того, что называется «объективной реальностью» лежит через узкие врата индивидуальности: "Да не будет так!" Свет истинного закона всегда проходит по узкой грани чувственно познанного и за¬предельного. По левую сторону - пошлость, по правую - смерть. Достигни этой грани - достигнешь вечности. Но только сам достигни, субъективно, ибо чувственное познание столь же чуждо объективности, сколь железнодорожному составу чуждо желание взлететь: ни одна стая не последует за Икаром, ни одна стая не грезит Солнцем - там жарко и нету проса. Но лишь там познаешь закон вечности: и силу любви, и сладость жизни, и свет смерти, - иного пути нет. Только узкие врата храма, находящиеся в глубине твоего духа, ради которых можно смело похоронить все остальное, объективное, не твое. Никакие иные законы: государственные и церковные, внечувственные и плоские, не дадут хлеба, даже если их сложить вместе, но более того, лишь отдалят от единого субъективного закона. "Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова", Бог Сократа, Баха и Эйнштейна доверяет одному. И Он доверяет равному, сопрягая порой в одном, отдельно взятом теле бешеное количество реальностей: чем больше их сходится на сердце, тем шире охват, тем объективнее выглядит вырастающая субъективность. Все прочее, не пропущенное через сердце и каждый орган отдельного человека, сдувается как пыль. Чтобы родить, надо долго носить в утробе. И дитя унаследует запах рождающего чрева, и не будет у него иных достоинств, кроме этого запаха.

***

"Человеческая жизнь не стоит и строки Бодлера", - догадался перед смертью Акутагава. Скульптуры Родена пахнут божествами и нимфами, и нет у них других достоинств, красота лишь прилагается к духу, как прилагается человеческая жизнь того же Бодлера к одной сверхчеловеческой строке. Кино последних десяти лет не стоит и кадра, на котором убегающая из пламени Матильда прижимает к груди цветок Леона. Все это как-то архисвязанно, сверхценно, сделано не человеком, но пропущено сквозь горнило его субъективного запаха, цвета и дыхания как ничто другое.

Еврейские пророки знали: там, где не побывал Бог, - лишь кишащие тонны животной плоти; греки знали: отлученность от красоты равна небытию. Что узнали мы? Доллар? Инфляция? "Жить-то как-то надо"? О, нет. Даже и мы в великой тайне, сидя в нелепых многоэтажных катакомбах, распечатывая банки полутухлых консервов и кладя сто раз пережеванное мясо на оставшиеся гнилые зубы, - да, да, мы все равно вкушаем благословенную влагу. И нас возносят туда, выше, выше, ярче! Где царит закон, которого не стоит человеческая жизнь. Ведь, не зря же это понимание насквозь, осязание позвоночником, глаза, жадно уставившиеся в небо, как в двери родного дома. Мы и в уродливых катакомбах можем петь, молиться, приносить жертвы. О, мы забудем про все консервные банки, едва нас только поманят туда.

***

Чего стоит человеческая жизнь? Сильный пашет, убийца убивает, приговоренный умирает, мать рожает, влюбленные целуются. Все это гармонично, бесценно, бесследно, если соответствует своему вектору, своему субъективному закону: да будет так, ибо я есть я. Красота вспыхивает в аккорде противоположных векторов и затухает в покое всеединства. Происходит то, чего не стоит человеческая жизнь. Поселившиеся на ограниченном пространстве нашего духа и тела плоскости бытия задают вектор и ведут игру, которой мы можем только соответствовать или не соответствовать, что, в принципе, является личным делом каждого. Ибо вектор единого закона, как правило, требует от нас абсолютно не того, что мы собирались отдать за негодностью. Вектор требует жертв, войны противоположностей, отклонений от мертвящей объективности, вектор требует жизни.

***

В отклонении - говорили греки - истина. Самые великие статуи они вылепили мужеподобной Афине, воинственной Нике, стремительной Артемиде, женственному Аполлону и сладострастному Дионису; их трагедии смаковали инцест и невообразимые извращения. Возрождение воспевало на картинах бесполых ангелов. В наше время никто не перепел волевых Пиаф и Каллас, равно как женственных Меркури и Джексона. Если б в принципе существовал человек без вектора и отклонений, он ходил бы по земле как тень или падший ангел в "Небе над Берлином": никем не замеченный, не принятый, не принимающий. Но счастливый. Он мог бы быть по-своему прекрасным или безобразным, но это стало бы лишь его проблемой, ибо он сам по себе. Человеку, у которого все само по себе, мы не нужны. Да и в природе такого не бывает.