Тибор Дери - Воображаемый репортаж об одном американском поп-фестивале

— Нет, — в ужасе взвизгнула Эстер.

— Гашиш? — вежливо осведомилась птица. — Импортный. В катышках и порошке. Настоящий турецкий товар. Кокаин, морфий, ЛСД, мескалин, французский ромилар, героин, амфетамин в большом выборе. Могу еще шприц предложить в заводской упаковке, стерильность гарантирована, за полцены отдам. Ну-с, что прикажете завернуть?

— Нет… Нет! — в ужасе взвизгнула Эстер.

— Подумайте…

— Нет… нет! — вне себя визжала Эстер. — Нет!

— Подумайте хорошенько, — с отеческой мягкостью сказала птица, назидательно подымая лапу. — Подумайте, пока не поздно! Не пришлось бы потом задницу мне целовать.

— Нет… нет! — визжала в ужасе Эстер. — Нет!

— Ну и ну, — сказал стервятник в нилашистской нарукавной повязке, не без сожаления качая головой и подымаясь… Почти скорбен был его взгляд с высоты, откуда… Легкое перышко, кружась… Можно даже, пожалуй, сказать, что оно грохнулось оземь.

— Наткнулась я на нее в ста шагах от палатки, — сказала Беверли, — хорошо, что у меня с собой фонарик был и окошко автоприцепа светило. Прямо под окошком она и лежала без чувств, в огромной луже. С большим трудом удалось ее растолкать и выволочь из грязи. «Ну, натворила делов, — сказала я ей, — какого шута нас сюда понесло, я же тебе говорила, — сказала я ей. — Нанюхаться и дома могла, коли уж припала охота, незачем было переться в такую даль, за две тысячи миль. Тащись теперь обратно больная».

— Она почти в таком же нервном шоке была, как после войны, — сказала Беверли, светя Эстер в лицо карманным фонариком, — когда мы с ней познакомились по приезде.

— Разве для того ты… — сказала Беверли.

— Нет… нет! — вне себя вскричала Эстер.

— …для того ты приехала, — сказала Беверли, — чтобы веселиться под управлением Мика Джеггера.

— Умоляю, оставь меня в покое, — сказала Эстер.

— Девочка моя дорогая, — сказала Беверли, и слезы навернулись у нее на глаза, — я последние бы свои волосы отдала, лишь бы ты мне улыбнулась разочек. Дай на колени тебя посажу.

— Она улыбнулась мне, — сказала Беверли, — она мне улыбнулась. Но сейчас же предложила лучше поискать местечко посуше, чем на коленях ее баюкать. Трезвый совет, нельзя было ему не последовать.

— Хэлло, дамочки! — окликнул их хрипловатый юношеский голос из неясной палаточной глуби, где в лунном свете маленькой керосиновой лампочки несколько темных мужских тел в состоянии невесомости парило на тесно сдвинутых раскладушках. — Ищете, где бы укрыться?

— Да, от надвигающегося потопа, — сказала Беверли.

— Лучше этого ковчега не найти, — сказал хрипловатый юношеский голос. — Устраивайтесь как можете. Шамовкой не запаслись?

— На сорок дней, согласно предписанию, — сказала Беверли. — Ну-ка, ребята, потеснитесь, освободите местечко для моей подруги, ей плохо.

— О мой бедный разум, не оставь меня, сказала я себе, — сказала Эстер. — В голове у меня опять помутилось: все пошло кругом, вся эта сумасшедшая жизнь. Не помню уж, как Беверли помогла мне стащить промокшую, выгвазданную в грязи куртку, снять туфли и чулки…

— Прежде чем обосноваться в этой, мы еще в три-четыре палатки заглянули, — сказала Беверли, — но эта была самая уютная, без женщин.

— Ноги она мне укутала пледом, — сказала Эстер, — помню, колкий был, стрекался, как крапива, но зато тепло. Лучше, чем когда босиком нилашисты гнали нас на кирпичный завод по Венскому шоссе. Хорошо еще пальцы тогда не отморозила.

— Братцы, — сказал хрипловатый юношеский голос, — тут у одной, которая помоложе, тяжелая депрессия. Вотируем ей законную гореутоляющую понюшку? Принято?

— Мне? — спросила Эстер.

— Тебе, ангел, — сказал хрипловатый юношеский голос.

— Ошибаетесь. Из нас двоих старше я, — громко рассмеялась Эстер.

— Слезы не просохли, а смеется, — сказала Беверли, — такая уж счастливая кошачья натура была у нее, у бедняжки.

— Ты старше этой мамаши? — спросил хрипловатый юношеский голос. — Быть не может.

— А вот и может, — смеясь, сказала Эстер.

— Закури, дорогая, — сказала Беверли, — это тебя успокоит.

— Как? — спросила Эстер.

— Закури, — сказала Беверли, — это тебя успокоит. От одной сигареты даже свинке морской ничего не сделается.

— Тут она опять расплакалась, — сказала Беверли, — с нервами у нее творилось что-то ужасное. Мик Джеггер и тот ей бы не помог. Мужчины с одной койки перешли на ящик от кока-колы (к сожалению, пустой), и мы уложили Эстер — тонкую, длинную, как с картины Эль Греко. Я стала ноги ей растирать под пледом, но она, подобрав их, уселась.