Аглая Дюрсо - 17 м/с

Индейская деревня действительно упиралась задами в мангры. Там, отгоняя москитов, спали немногочисленные индейские мужчины. Еще там был индеец-альбинос, он был священным для этой деревни, но мужчины его все равно в свою компанию не принимали, и он разравнивал граблями песок на дорожке до домиков. Домики, как и полагается, были на сваях. Там женщины вышивали местную вышивку. Я купила две: летающих рыб и летающего козла. И это было ошибкой, потому что все они, включая детей, мужчин, стариков и альбиноса, приняли нас за американцев. Они окружили нас и не размыкали круг, пока мы не отдали все, включая ластик (я) и презервативы (Палыч). Потом Палыч закричал «на х…й, на х…й!», и это получилось вполне интернационально. Альбинос обиделся и пошел к своим граблям, а дети смеялись. Одну маленькую девочку я узнала. Она каждое утро приплывает на наш остров в крошечном каноэ и оставляет его у причала пожарной части. Остальных детей привозят в большом каноэ с мотором, а у этой — свое, белое, разрисованное цветами. Они в школе учатся играть на металлофонах, а в три часа дня уплывают к себе на остров.

Палыч потащил меня сквозь мангры, как Вергилий, ей-богу. Все в его обескураженном облике вопияло «истина не здесь».

За манграми был бар. Он стоял на сваях, там были гамаки, и пить надо было лежа, хоть я убеждала Палыча, что пить лежа вредно, а хозяйка бара, толстая усатая тетка, добавила, что ром отвратительный. Тетка была, наверное, испанка, но по виду — ведьма ведьмой. Надо было сваливать. Но Палыч заупрямился и сказал: «Дос, пор фавор».

Она спросила: «Вы знаете, что означает название бара?»

Мы в этих местах не впервые и кое-что знаем. Мы сказали, что это название ракушки. Хозяйка усмехнулась. Она сказала, что это — часть женщины. А ракушку уже потом так назвали, потому что она эту часть напоминает. Я догадалась, что это точно не грудь, потому что в задрипанном баре на краю мангр ничто не напоминало рай. Она сказала, что такую ракушку женщина дарит мужчине, и тогда все. И показала на ракушку, которая лежала на стойке. Это был чудовищно большой экземпляр, он был отполирован и сиял внутри розовой подкладкой. Такую ракушку, только поменьше, я видела на шее у местного олигарха. Когда-то он приехал сюда простым врачом, потом ему подарили ракушку. И его будто подменили. Он сиял ярко-голубыми глазами, пил мате и лучился энергией. Но как образованный человек, он смог обуять эту энергию и направить ее в правильное русло. Скупил права на международную игру, разбогател, купил себе остров, построил там замок и назвал его «Лимбо». У Данте в Лимбо живут невенчанные влюбленные. Это, между прочим, круг ада.

Палыч пожал плечами и сказал, что все погибло через женщин и им ничего не стоит погубить даже рай. Палыч знал, о чем говорил.

Он видывал местных женщин.

Впервые он встретился с ними еще у аэропорта. Две из них сидели в кафе, они были умопомрачительно красивы, и Палыч не мог этого не заметить. Когда он предложил им прогуляться, и они вышли из-за стола, одна оказалась непоправимо беременной, а другая — ростом с сидящую собаку. Палыч чуть не умер. Но быстро восстановился, потому что женщин здесь много, они ходят по улицам в разноцветных бигуди, а то, что ниже бигуди, — это шоколад с молоком, кровь с кофе.

Один раз мы застали здесь праздник независимости, и все женщины были тамбурмажорками в серебряных сапогах. (Я потом весь вечер упражнялась в патио со шваброй, но куда там. Райх писал, что здешние женщины двигаются в правильном ритме — фрикционном, а я не местная, у меня даже в Москве узурпированная квартира.) А второй раз мы попали на конкурс красоты. Там были невообразимые красотки, они ходили в венках из гибискуса прямо по пивным лужам. Потому что чествование происходило на баскетбольной площадке. Но праздники кончаются, а дарить ракушки кому-то надо. А повезло только той, неведомой, с олигархом. Да еще Майке. Ее полюбил красавец-мусорщик, подарил ей мопед. Но это на других островах. На этом, аутентичном, была только усатая ведьма и ее огромная ракушка.

— Так что будет, если подарить мужчине такую ракушку? — прицепилась я.

Усатая не ответила. Она третий раз принесла ром Палычу, потом присела рядом с ним и прочувствованно сказала:

— Да не дос-трес, пор фавор, а дубле, трипле! — что значит «двойной», «тройной». Как раз получалась привычная порция в сто грамм. Это, несомненно, была истина.

А ракушку-то я нашла. И подарила ее одному мужчине в средних широтах, где эндорфины надо выбивать с боем, как новогодние мандарины в годы моего детства. Этот мужчина никогда не был на Коренеро и поэтому стряхивает в ракушку пепел.