Бен Элтон - Два брата

Она знала, что и старикану это по душе. Он наслаждался ее бессловесностью, ее послушанием. Ее покорностью. Kinder, Kuche, Kirche — вот на чем заклинило старперов-националистов. Дети, кухня, кирха. Вот удел добропорядочной немки. Но всего превыше — послушание мужу. Только нынче 1922 год, и все, слава богу, переменилось. Диплом врача будет тому подтверждением. Фрида сосредоточилась на учебе. Она вспоминала свои конспекты, что помогало скоротать утомительные часы позирования. Нынешней темой было кровообращение, и она мысленно перелистала учебник, вспоминая строение сердца.

Фрида разбиралась с артериями и венами, когда это произошло. Карлсруэн взял ее за грудь.

Фрида подпрыгнула, словно ее шибануло током, и, оступившись, грохнулась с подиума, крепко приложившись голым задом об пол.

— Ай-ай-ай! — заквохтал Карлсруэн. — Позвольте я вам помогу.

— Отвали! — Фрида вскочила на ноги. — Чего руки распускаешь? Я замужем! Все, одеваюсь!

Но скульптор загородил проход к «костюмерной», лицо его перекосилось в испуге и похоти.

— Вы оступились, — бормотал он. — Видно, нога затекла.

— Не ври! Ты меня лапал! За грудь! — орала Фрида. — Дай пройти!

— Я только поправил вам волосы. Рука случайно соскользнула. Что вы возомнили, фрау Штенгель? Это я потерпевший. Вы меня оскорбили.

Фрида ожгла его взглядом. Хмырь тискал ее грудь, но до скончания века будет это отрицать. С другой стороны, оно и к лучшему. Черт с ними, с деньгами, мукам конец. Ноги ее здесь больше не будет.

— Отойдите, герр Карлсруэн! Боюсь, я больше не смогу вам позировать.

— Не надо так. Пожалуйста.

— Только так. Приготовьте деньги, пока я одеваюсь.

Полагая инцидент исчерпанным, Фрида шагнула к ширме, но, оказалось, кошмар еще не закончился: старик обхватил ее сзади и уткнулся лицом ей в волосы.

— Прошу! — бубнил он. — Я люблю тебя, крошка! Ты для меня — все. Все!

Фрида рванулась из его хватки и вновь крикнула, что она замужем, присовокупив, что и старый козел женат.

— Кошелка, она меня не понимает! — пыхтел Карлсруэн. Он развернул Фриду к себе и жарко дыхнул ей в лицо: — Ты меня понимаешь! Ты — идеал женщины, ты — моя муза! Любовь моя!

Он крепче ее облапил и прижал к груди. От него несло шнапсом. Хоть далеко не юноша, он был еще крепок, а выпивка и похоть удесятеряли его силу. Фрида не могла вырваться. Хмырь ухватил ее за ягодицы и взбухшей ширинкой терся об ее живот.

— Ты моя крошка Рейнская дева! — сипел он. — Моя маленькая Воглинда, Вельгунда и Флосхильда! [16] Воглинда, Вельгунда и Флосхильда — русалки из оперы Рихарда Вагнера «Золото Рейна» из цикла «Кольцо нибелунга».

И тут Фрида сообразила, как остановить это безумие.

Голой и слабой, ей не одолеть насильника, напавшего врасплох. Но сила и не требуется. Известно его слабое место. Он лапал не Фриду, но свою фантазию, свою извращенную романтическую грезу.

Одно слово угасит его пыл.

— Герр Карлсруэн, вы говнюк! — Фрида сунулась вплотную к его лицу. — Я вам не крошка Рейнская дева! Я взрослая женщина! Будущий врач! И главное — я ЕВРЕЙКА!

Возникла секундная пауза, после чего ошеломленный старик разжал хватку и отступил.

Воспользовавшись моментом, Фрида шмыгнула за ширму.

— Еврейка? — промямлил Карлсруэн. — Вы не говорили.

— Стоило бы вызвать полицию! — Фрида уже натянула белье и застегивала платье.

— Вы… не похожи на еврейку…

— А как должна выглядеть еврейка, недоумок? — Фрида сунула ноги в туфли и вышла из-за ширмы. — Непременный шнобель размером с багор? Так, что ли, хер моржовый?

— Что за выражения… вы дама…

— Выражения! Ты меня чуть не изнасиловал!

— Что вы! Всего лишь объятие, невинный поцелуй… Я думал, вы не против… Виноват. Можете идти.

— Сначала деньги! — Фрида схватила большой мастихин и наставила на скульптора.

Карлсруэн достал из кармана блузы кучку банкнот и сунул Фриде в руку.

— Пожалуйста, уходите, — сказал он.

Фрида отшвырнула мастихин и ринулась к двери.

— Запомните, герр Карлсруэн: мужу я ничего не скажу только потому, что иначе он вас убьет. Понятно? Убьет!

Ближе к полудню Стоун вышел из дома на Куинс-гейт, где проходил допрос. От казарм в Челси прогарцевал кавалерийский эскадрон, направлявшийся в Гайд-парк. Всадники впечатляли, хоть были не в парадной, а повседневной форме. Отголосок имперского величия. Стоун неловко отсалютовал. Видимо, сила привычки. Говорят, военщина въедается. Вообще-то, армия ему нравилась — не мишурным лоском, а духом отваги и товарищества. Недолгая служба в британских войсках одарила его домашним теплом.