Бен Элтон - Два брата

— Мы? — рассмеялась Билли. — Ты еще и англичанин?

— Да, все вместе. Но скорее ни то ни другое. Когда ехали по Уайтхоллу, миновали Даунинг-стрит. Можно было остановить такси и подойти к резиденции премьер-министра. Там всего один полицейский у входа. Понимаешь? Один. И так было всегда, даже когда Британия владела четвертью мира. Разве не удивительно?

— Наверьное, если вдумать.

Билли взяла его руку, осторожно потрогала сбитые костяшки и сочувственно охнула.

— Видимо, заехал по зубам, — сказал Стоун. — Странно. Думал, уделал чисто.

— Чисто, мой милий, чисто, не вольнуйся.

— Я должен был ему врезать.

— По-моему, зря. Из-за меня не стоилё. Не люблю насилие.

— А кто любит?

— Оно без тольку.

— У меня правило, Билл. В подобных ситуациях надо бить. Нельзя увиливать, кем бы ты ни был — черным, евреем или белым англосаксонским протестантом. Всякий раз надо принимать бой. Я так решил двадцать три года назад, когда охваченная ужасом девочка бежала по Курфюрстендамм, а ее маму с папой заставляли вылизывать тротуар.

— Значит, все из-за девочки? — усмехнулась Билли. — В пятьдесят шестом году в Сохо ты защищаешь честь негритянки-стюдентки, но деляешь это ряди маленькой немки? Ты поквиталься за нее, не за меня.

— Нет, Билли, — возразил Стоун. — За тебя. Правда. А еще за маму, отца, Паули и миллионы других.

— И Дагмар.

— Да, конечно. И Дагмар.

— Глявный образ за нее.

Стоун рассмеялся:

— Нет. Главным образом за тебя.

— Лядно, дай шоколядку, тогда поверю.

Стоун достал из кармана плитку, сдернул пурпурную обертку и ногтем распорол фольгу.

— Эх, угостить бы тебя «Линдтом»! — сказал он. — Вот это шоколад!

— Я люблю «Кэдберри». — Билли забрала полплитки. — Ну их, деликатесы. Молёчный «Кэдберри» и чай. Самое это.

Они ели шоколад и прихлебывали чай, глядя на баржу с углем, в тишине пересекавшую серебристую лунную ленту.

— И вы с Дагмар сталь вместе гулять? — вернулась к теме Билли.

— Да, именно. Она прикидывалась немкой, а я — доблестным нацистом.

— Ты с ней переспаль?

Стоун поперхнулся.

— Прям так в лоб, да? — Он отер чай с подбородка.

— Да лядно тебе! — засмеялась Билли. — Нормальный вопрёс.

— Знаешь, нет, не переспал. Мы еще были подростки.

— Ха! Вам било шестнадцать ! — насмешливо фыркнула Билли. — Иние времена, малиш, иние времена.

— У нас и возможности-то особой не было. Время строго ограничено, да и негде. В ее доме я появляться не мог, слишком опасно.

— Няверняка вы искаль местечко.

— Ну да, наверное. Обжимались-целовались где только можно. В аллеях, на скамьях.

— Знакёмо. Мы это прёходили. Она вправду била твоя девюшка? По-настоящий? Не только из-за бяссейна?

— Я думал, да. Казалось, она меня любит. Сама говорила.

— Но не любиля?

— Нет. — В голосе Стоуна прозвучала легкая горечь. — Я оказался удобным другом. А любила она моего брата.

Отто и Дагмар в жизни не слышали подобного рева.

Мощным ударом он атаковал все чувства. Оглушительный. Вулканический. Точно извержение звуковой лавы, он сгущал воздух. Был физически ощутим. Накатывал волна за волной. Штурмовал. Валил с ног .

Дагмар что-то кричала, но словно беззвучно раскрывала рот. Ничей голос не смог бы прорваться сквозь единодушный вопль ста десяти тысяч глоток.

Отто и Дагмар тонули в океане шума.

Он бил в лицо, точно прибой. Затекал в уши. Кружил и растворял в себе.

Казалось, шум достиг пика, и тогда вдруг бесформенная какофония обрела контуры.

Sieg heil! Sieg heil! Sieg heil! [66] Слава победе! ( нем. )

Каждый вскрик — как удар воздушного молота, от которого вибрировало в голове, а под ногами сотрясались бетонные трибуны, словно готовые вот-вот развалиться.

Дагмар прижалась к Отто. Он чувствовал ее дрожь и сам дрожал.

Не от страха — от возбуждения.

Зрелище завораживало. Самый большой в мире стадион. Огромный изящный овал трибун окаймлял самое зеленое на свете поле и самые прямые дорожки, где идеальными рядами выстроились атлеты со всех уголков земного шара. Под своими флагами лучшие представители планеты собрались вместе славить мастерство.

За колоннами спортсменов гигантский подиум. Величественнее и монументальнее, чем у любого Цезаря. На подиуме группка людей, один человек чуть впереди. Рядом с ним никого. Рука его вскинута.

Вождь. Застыл в знакомом салюте.

Слава победе! Слава победе! Слава победе!