Максим Кантор - Хроника стрижки овец

Идеями Грамши и Ганди никто не озабочен – озабочены правом на личную корпоративную тайну. Вот сегодня предложили еще несколько проектов ООО для понимания необходимости строить Открытое общество.

И вот автор приватизации, мастер надковерной интриги Чубайс заявляет, что эпоха стабильности закончилась. И ведь план какой-то имеется. Даже наверняка имеется. Было бы странно в мире, который трещит по швам, затевать возню в большой стране, не имея вовсе никакой программы. Правды мы не узнаем никогда, как говаривал пятнистый. Но предполагать-то можем.

Александр Исаевич, ау!

Так заведено в России, что для определения социальной позиции используют два цвета – красный или белый; в палитре имеется много иных цветов, но внятного представления о прочих цветах нет.

Видимо, этим ограниченным знанием объясняется словосочетание «красно-коричневый» – соединившее, для удобства восприятия, в едином феномене две принципиально несхожие доктрины.

Потребность видеть жизнь как соревнование двух систем – «на первый-второй рассчитайсь!» – равновелика и в либеральных, и в консервативных рядах.

Культура или контркультура, классика или авангард, режим полковника или болотная оппозиция, рыночный капитализм или казарменный социализм: сознание ждет нужного зуммера, мозг замер в ожидании понятной сигнальной системы – вот звучит нужное слово, тогда включаются механизмы, загораются лампочки.

Вы не участвуете в болотной оппозиции? Значит, вы – охранитель! Вам не нравится, что авангардист рубит иконы топором? Значит, вам нравится академический салон! Вы не любите ворья? Стало быть, вы за Сталина!

Помилуйте, это же не обязательно так.

Я, например, не люблю рыночный капитализм и воров – и Сталина тоже не люблю.

Мне неприятно, когда пакостят в церкви, – но салон не люблю тоже.

Оппозиция мне не нравится – но это совсем не значит, что я охранитель.

Напротив. Именно потому, что я не люблю салон, я не люблю авангард; именно потому, что не охранитель, я не люблю картонную оппозицию.

Сегодня на смену истерике белых ленточек пришла ажитированная любовь к президенту – и это выглядит тоже очень противно.

«Законно избранный президент», «отец нации», «кому президент не отец, тому родина не мать!» – да что же это такое?

На всякий случай говорю публично, что президент мне не отец. В мой дом такой человек вряд ли бы попал – шансы исчезающе малы.

Отец у меня имеется, я им горжусь – его зовут Карл Моисеевич Кантор.

И другого отца я никогда не искал, потому что лучше отца не бывает. Уж не полковнику ГБ заменять мне отца.

И мама у меня тоже имеется – Татьяна Сергеевна. И я ею, вот этой вот мамой, горжусь.

И не стоит мне предлагать иную семью – не возьму.

У моих сыновей есть отец, и у меня есть отец – вот наша семья. Это, вообще говоря, нормально, чтобы была семья.

Семья – это, вообще говоря, понятие божественное (см. отношения Бога Отца и Бога Сына), понятие, не имеющее отношения к национально-репрессивно-государственной тематике. То, что разные государства объявляют свой режим – семьей, президента – отцом народа, это умилительно, но совсем не здорово. Как правило, на смену рыхлой демократии приходит так называемый «народный» режим, когда тиран говорит народу: «Смотрите, люди – я приструнил подлых бояр! А теперь я говорю с вами без посредников, только я – Отец, и вы – мои дети!» Так бывало не раз, непременно будет и снова; связано это внушение не только с нацизмом или сталинизмом – это вообще свойственно любой форме оболванивания населения.

Думаете, авангардист, который какает на улице, мажет физиономию какой-нибудь дрянью и фотографируется со значительным искаженным лицом – думаете, он чем-то отличается от марширующего единоросса? Совсем немногим, только цветом макияжа.

Потребность в верховном родителе (в Большом брате, в президенте, в либерализме, в рыночной экономике, в компании единомышленников на Болотной, в авангардном кружке единомышленников, в партсобраниях) – это все от глубокого и горького сиротства. Сирот крайне жалко, но помочь им трудно: Россия, по которой бродят толпы интеллектуальных беспризорников, неучей, сбивающихся в кучки по интересам, – это горькое зрелище, но это историческая реальность страны.

У авангардистов, патриотов, либералов – не было папы, который приучил бы читать книжки, – взамен обычной семьи появились свободолюбивые дружбаны, которые приучают понимать искусство как испражнение в музеях или протестные частушки; появляются наставники, они подменяют нормальное семейное чувство патриотическими экстазами.