Владимир Колыхалов - Кудринская хроника

Тогда мы всю зиму вели переписку с Гроховским. Владимир Григорьевич сообщал мне о небывалых каких-то морозах на томской земле, когда в городе трубы перемерзали, люди страдали без тепла и воды. Это было, конечно, большим испытанием. В письмах к другу я вспоминал то амурское жаркое лето, когда мы изнывали от зноя. Вот бы вернуть хоть денек!

Морозы в Сибири у нас, известно, обещают погожее время летом. Так оно и случилось. В июле Томск меня встретил безветрием и безоблачным небом, раскаленным почти добела. Все, кто мог, устремлялись за город. Поспешил поскорее убраться в Сосновку и я — за пятьсот километров, где Владимир Григорьевич обжил уже домик, пустующий на окраине, у стрижиного яра.

Кто бы знал, как я торопился туда! Однако пришлось задержаться на целые сутки в гостинице дебаркадера в ожидании попутного судна. Но особой тоски я не чувствовал. В буфете водилось пиво и продавали жареных карасей прямо с противня. Бока крупных рыб румянились, брюшки оранжевели запеченной икрой. От карасей исходил сытный запах. Он навевал воспоминания о пойменных светлых или таежных озерах — темных, торфяных, уводил далеко от шума и копоти города.

По Томи сновали суда и суденышки, полязгивали в отдалении ковши землечерпалок: на фарватере, углубляя его, добывали гравий, чтобы везти этот строительный материал на баржах в низовье, ведь там ни щебня, ни гравия нет. Томь трудилась, как никогда, в полную силу.

К дебаркадеру в полдень пристал теплоход «Патрис Лумумба». Я знал его капитана, бывалого речника Константина Михайловича Нырова. Коренастый крепыш, немногословный и сдержанный, Ныров был все же общительным человеком. Я у него угощался не раз душистым чаем, сидя в просторной каюте. Он приглашал махнуть с ним по Оби вниз хоть до самого Салехарда.

И вот мы встретились вновь.

На Оби уже межень. Ход судна уверенный, ровный. Стоял с капитаном на вахте в его ночные часы. А на рассвете явилась мне милая дергачевская пристань.

— А вас там кто-то встречает, — сказал басовито Ныров, отрывая от глаз бинокль. — Взгляните-ка сами…

Предчувствие не обмануло: встречал меня он, Владимир Григорьевич! Получил телеграмму, значит, и ждет у костра, отбивается ветками тальника от наседающих комаров.

Теплоход лишь приткнулся, и дальше. Константин Михайлович Ныров улыбался и махал нам со своего капитанского мостика. Право же, славный он человек!

Гроховский стоит босиком у костра и тоже вовсю улыбается. Лицо припухло от укусов мошки. Ее тут тучи, не продохнуть. А комарищи! Здоровенные, рыжие — как мушкетеры, в плащах и со шпагами. Наши, родные, нарымские. Нигде таких больше нет!

Осока седая бьет по коленям, и я уж до пояса мокрый. Владимир Григорьевич давит подошвами глину, ведет меня к лодке, чтобы нам вместе перетолкнуться через протоку Шакку на сосновский ярной бережок. В природе еще сонливо, на воде ни души, одни кулики бегают по песку в догоняшки и тянут свою однообразную песню. Чайки сыто подремывают на косе. Мир, простор, тишина. Дома на горе не испустили еще ни струйки дыма. А где-то уже разгорается солнце, и скоро ему излиться теплом и светом. Полный трепета дивный час. Так и застыл бы, весь завороженный, да комары гудят и жалят. Машешь руками, как ветряная мельница крыльями…

Мой друг поднимает палец и говорит со знакомой хитринкой во взоре:

— Не заедят — не позволим! Разведем дымокур из коровьих сухих лепешек и выкурим эту кусучую рать. Потом костерок запалим, заварим ушицу и царапнем с тобой по стакашку за встречу!

Я тяжело вздыхаю.

— Мне, паря, «царапать» нельзя: большой запрет наложили.

Владимир Григорьевич замер, словно его подсекли, лицо удивленно вытянулось, глаза, не мигая, глядят на меня. И произносит:

— Шутник. Видал шутников, сам люблю подшутить, но таких вот как ты — впервые зрю!

— Да какой! Не до шуток. Во, посмотри… в ногу сюда укусила собака бешеная. Влили сорок уколов. На полгода завязан тугим узлом. Даже пиво не велено пить!

Кажется, верит и сострадает мне. Раз тряхнул головой и причмокнул губами, другой. Сел в лодку, весло опустил. Я оттолкнулся, запрыгнул, и мы заскользили по сонной воде протоки. И на том берегу уже слышу:

— И угораздило же! Ах, паря, паря… А я спирту бутылку держу! Без тебя прикасаться боялся к ней. Вот называется — встретились…

— А что? Я нашей встрече и так чертовски рад! Да чего ты отчаиваешься? У бога дней много. Еще свое наверстаем.

Насчет собаки и прививок от бешенства я, конечно, придумал. Надо было себя оградить от лишних застолий и возлияний. На родине столько друзей и знакомых, что, если пойти по обедам да ужинам, то и света ладом не увидишь.