Михаил Левитин - Богемная трилогия

— Еще как! — сказал Хельмут. То есть он сказал это по-немецки, но Мария поняла.

Она пошла к сумасшедшей соседке, прятавшей от Георгия жемчуг.

— К моему брату приехали друзья, — сказала Мария. — Взрослый и маленький мальчик, его сын.

И соседка накопала картошки. Копала молча, исполненная важности задачи.

Библиотекарь Вера Петровна принесла холодец. Она несла его в плоских эмалированных судках с красными розами по стенкам, эти судки очень любил старик. Несла быстро, чтобы холодец не растаял.

Портной достал из-за шкафа бутылку вина. Перед тем как достать, он несколько раз оглянулся, чтобы жена не подглядела, где он прячет вино. Он поболтал бутылкой в воздухе — нет ли осадка, долго смотрел, пока успокоится кристально чистая зеленая влага, и отнес Марии.

Внук адмирала принес капустный пирог. Это было семейное фирменное. Адмирал при жизни обожал такой пирог. Пирог был подернут светло-коричневой корочкой и под ножом аппетитно рассыпался.

Дети принесли яблок, их было столько, словно они сговорились обобрать все прибрежные сады. Яблоками Мария выстелила всю веранду, они лежали на тумбочках, на парапете, в детской коляске, на линолеуме. По ним бродила недовольная кошка.

А цветов было столько, что Хорсту показалось, что он в Германии, никуда они не уезжали и сегодня у них с Хельмутом день рождения.

— Какие хорошие люди! — сказал Хорст.

— Друзья моего брата, — сказала Мария. — Их целый город.

Она хотела добавить — целый мир, но потом решила, что для Георгия достаточно и города, еще возомнит о себе невесть что.

— Мир велик, — сказал портной. — Люди приезжают и уезжают, но сердце их остается.

— Сколько же тогда у человека сердец? — спросил кладбищенский мастер Яков.

— Сколько друзей, — ответил председатель артели по производству пластмассовых люстр. — На каждого друга по сердцу.

— Выпьем за Георгия, — предложил портной. — Если бы не он, к нам сегодня не приехали бы гости.

— За Георгия, — согласились с ним. — За Георгия.

И задумались. Никто не знал, что сейчас делает Георгий, но все были уверены, что он не делает никому зла.

— Когда вы увидите нашего друга, — сказал Яков, — вы поймете, какие бывают люди, это вам кажется, что вы уже все знаете. Когда вы увидите Георгия…

— Я ничего не знаю, — поспешил сказать Хорст. — Я только умею чинить велосипеды.

— Георгий тоже умеет чинить велосипеды, — сказала Вера Петровна. — Но он давно этого не делает, потому что никто не просит. Мы не знаем, чего не умеет Георгий.

— Мой брат не умеет молчать, — сказала немного захмелевшая Мария. — Но это семейное, это у нас в роду.

— Что с того, что он говорит во время работы? — возразил председатель артели. — У меня в артели одни глухонемые, но если бы вы знали — сколько они говорят!

— Он хочет сказать, что его сотрудники объясняются пальцами, — пояснил портной приезжим. — Ну, знаете, такая азбука.

— Я знаю, — кивнул Хорст.

— Мой брат, — упрямо продолжала Мария, — не просто любит говорить, он говорит лишнее. У моего брата столько лишнего!

— Что с того, что он не контролирует себя? — спросила библиотекарь Вера Петровна. — Вот мы вечно контролируем себя, и чего мы достигли?

— Но о нас нельзя сказать, что мы непорядочные люди, — возразил внук адмирала. — О нас это нельзя сказать.

— Что правда, то правда, — согласились с ним.

— Вы очень хорошие соседи, — сказала Мария. — Вообще у нас очень хороший город, правда, Хорст?

И запела: «Як тебе не любити, Киеве мiй».

Подпевали ей все, хор получился разнобойный и жиденький, но такой знающий, что петь, такой репертуарный, заслушаешься. А может быть, просто не пели давно?

— Скоро приедет Георгий, — сказал председатель артели.

— Да, еще полгода, — сказал портной. — Я отмечаю.

— А может быть, скостят, — сказал кладбищенский мастер Яков. — Такое бывает.

— Конечно, скостят, — сказала Вера Петровна. Времена сейчас другие, и не такое прощается.

«Приедет Георгий, — подумала Мария. — И снова начнем ссориться из-за стирального порошка, бельевой веревки, родительского наследства, мы начнем кричать друг на друга и даже подеремся. Мы будем шуметь, шуметь так, что огорчим весь район. О Господи, скорее бы!»

Вечер кончился быстрее, чем хотелось бы гостям, слишком быстро было допито вино, съеден пирог.

Всю дорогу Трофимов думал о телеграмме. Для чего вызывали родители? Почему телеграммой? Неужели отец?

Он не знал, как будет жить, если с отцом что-нибудь случится. Он не помнил, чтобы когда-нибудь, разве что в самом детстве, намекнул отцу на такое свое отношение к нему. Семья была сурова, говорили мало, трудились в саду, дети обращались к родителям на «вы», не до нежностей.