Нагиб Махфуз - Зеркала

В 1950 году Абдаррахман выдал свою ненаглядную дочь за чиновника из Народного банка. Свадьбу праздновали в «Оберж де пирамид». Абдаррахман был на седьмом небе от счастья, и все мы радовались за него. А через два года, точнее, 27 января 1952 года кто-то из сослуживцев, войдя в нашу комнату, сказал:

— Да добавятся к вашей жизни дни, не прожитые Абдаррахманом Шаабаном!

Мы были потрясены, будто впервые услыхали о самом существовании смерти. Еще вчера он сидел с нами. Я проводил его после работы почти до самого дома, Мы с трудом прошли по улицам, забитым демонстрантами. Языки пламени вырывались то тут, то там из окон горящих зданий: магазинов, ресторанов, кинотеатров.

Подробности мы узнали позднее. В тот вечер Абдаррахман сидел в клубе со своими друзьями-англичанами. Туда ворвались демонстранты и перебили всех, кто там находился.

Мы с ним год или полтора учились когда-то вместе в университете. Потом его обвинили в краже тарбуша, был скандал, и ему пришлось бросить учебу. Помню, устаз Адли аль-Муаззин рассказывал мне о нем:

— Живет он со старой матерью на ее жалкую пенсию.

— Мы не можем ему помочь. А каким способным студентом он был… — с сожалением ответил я.

— Но он плохо воспитан. Помнишь, как резко спорил он с доктором Ибрагимом Аклем?

— По-моему, он куда лучше доктора Ибрагима Акля… — возразил я возмущенно.

В уме и трудолюбии Аглана Сабита я имел возможность убедиться, когда мы учились. У него были редкие способности к языкам. Помню, уже тогда он перевел несколько стихотворений Шелли и опубликовал их в журнале «Аль-Маарифа».

— Не уважай студента, — часто говорил он мне, — если он не интересуется политикой, не уважай интересующегося политикой, если он не вафдист, и не уважай вафдиста, если он не беден.

— Но ведь Саад Заглул не был бедняком, — возразил я.

— А вот Мустафа Наххас, наш лидер, он из бедных!

— Так ты считаешь, что Мустафа Наххас лучше Саада Заглула?

— Саад Заглул был гениален, а Мустафа Наххас — бескорыстен.

Уйдя из университета, он долго не мог найти работу. Получить должность без протекции было трудно. Однако одному из членов «Вафда» все же удалось устроить его в редакцию какой-то газеты переводчиком на мизерную зарплату. Около десяти лет мы с ним не встречались и вот случайно свиделись как-то в кафе «Аль-Фишауи». И были страшно рады этой случайности, посчитав ее счастливой. На мой вопрос, как идут дела, Аглаи сказал:

— Я по-прежнему переводчик, и зарплата у меня все такая же мизерная. — Он засмеялся — настроение у него было отличное — и добавил: — А ведь я женат…

— Ах ты авантюрист!

— Ничего не поделаешь! Любовь, будь она трижды неладна!

Он пригласил меня к себе в Хан аль-Халили и познакомил с женой. Это была красивая молодая женщина, получившая кое-какое образование. Я понял, что она его очень любит и во имя любви готова стойко переносить все трудности. Разговор вскоре зашел о войне и о политике.

— Я больше не вафдист, каким был… раньше, — сказал Аглан. — В ответ на мое недоумение, он откровенно признался, что он «коммунист», и стал доказывать, что коммунизм — это решение всех мировых проблем. И со смехом добавил: — И моей проблемы тоже.

На что его жена, тоже смеясь, откликнулась:

— И это самое главное!

Аглан продолжал разъяснять мне, что коммунизм — это научная теория, но я понял, что для него коммунизм нечто вроде религиозной доктрины. В конце войны, в период реакционного режима в стране после отставки вафдистского правительства, его по указанию министерства внутренних дел уволили из редакции. Он оказался в весьма трудном положении. Аглану грозило выселение за неуплату даже за ту скромную квартиру, в которой он жил. Время от времени я заходил к нему и помогал чем мог. Однако постепенно на моих глазах в его доме происходили странные перемены. Его квартира стала своего рода пристанищем для нажившихся на войне дельцов. Теперь жена Аглана вела себя в нем как хозяйка салона. Бывало, курили там и гашиш. Избегая неловкости, я предпочел встречаться с ним только в кафе. Аглан, однако, вовсе не чувствовал никакого стеснения и высказывался обо всем с циничной откровенностью. Как ни странно, это никак не отражалось на его политических взглядах, они оставались прежними. Их не коснулось разложение, затронувшее самого Аглана, они сохранились, как жемчужина в помойной яме. В 1950 году Аглан вернулся на свою работу в ту же редакцию, но образа жизни не изменил, с одной стороны, из-за ничтожной зарплаты, а с другой — из-за того, что утратил твердую почву под ногами. После долгого перерыва я увидел его жену и пришел в ужас: разряжена она была в пух и прах и вела себя, как профессиональная проститутка. Видно, я не сумел скрыть свои чувства, они отразились у меня на лице, потому что Аглан сказал: