Сергей Саканский - Когда приходит Андж

Стаканский принялся неловко снимать с нее шубку, бормоча, подобным светским жестам его никто так и не научил. Анжела нервно дернула плечом.

— Наизнанку, — сказала она. — Рубашечка, батенька, наизнанку-с! Бить тебя сегодня будут, малыш, поди-ка лучше переоденься.

Стаканский не стал переворачивать рубашку, а надел новую, с петушками на белом поле, думая, что так будет смешно, но Анжела даже и не заметила, она прогуливалась, по-хозяйски осматривая вещи, вдруг влезла в отцовский шкаф, двумя пальцами вытащила на свет его голубые зимние кальсоны, послушала, как шумит стромбус, сделала раковиной круговое движение, мультипликационно побрившись.

— У меня такое чувство, будто я уже была здесь, — задумчиво проговорила она, перекладывая на столе листы отцовской рукописи. — Банальное, впрочем, чувство, дежавю называется… «Ка-мен-ный-гусь» — прочитала она по складам. — Это что за порода такая?

— Роман так называется, — замахал руками Стаканский, неловко изображая крылья.

— М-да. Сам ты — каменный гусь.

Стаканский терпеливо ждал, когда наступит момент его триумфа, но вышла заминка: попав в «мастерскую», Анжела первым делом рассмотрела карту Парижа на стене, удивилась классическому Цейсовскому биноклю, через который Стаканский изучал даль на пленэре, и лишь потом, оглядевшись, заметила картины.

— Ты еще и рисуешь, — фыркнула она, ногтем проверив качество холста.

— Пустяки, — засмеялся Стаканский. — Мажу потихоньку.

— Оно и видно, что пустяки… Забавная семейка. Ну и? Будем мы что-нибудь пить? Кстати, куда это делся пахан?

— Он на эту… На студию, — предательски осклабился Стаканский, чувствуя, что через несколько минут уже не сможет выдавить ни единого слова.

— Ладно, я сама сварю, — сказала Анжела, вильнув попкой. — Отвори-ка мою сумку — ахнешь!

Стаканский открыл ее нежнейшую прохладную сумочку и вправду — театрально ахнул: среди интимных тюбиков и флакончиков темным гранатом внутри плеснула — бутылка вина.

Вскоре глаза Анжелы заблестели, Стаканский, чувствуя в груди ободряющее винное тепло, заговорил об искусстве, о Ван-Гоге, о собственном Божьем даре… Анжела небрежно глянула на часы.

— Гавно это все… — вздохнула она, и Стаканский вдруг ошарашенно подумал: да знает она — и о бабуле, и о Майе, мальчиках, более того — Майя она и есть…

— Давно это все… — томно вздохнула Анжела, — Известно… Ты бы сварил мне что-нибудь новенькое, крепкое…

Стаканский осмелел, встал, прошелся с бокалом по кухне, прицелился на ее гладкую, удивительно выгнутую спину и, зажмурясь, опустил руку ей на плечо. Анжела вскочила.

— В чем дело? — «в» она произнесла как «ф», запахло чем-то уголовным… Стаканский, решив, что отступать поздно, неловко сгреб девушку в охапку и стал целовать, Анжела отпрянула и залепила ему крепкую пощечину.

— Идиот. Я вовсе не это имела… Дай-ка мне одеться.

Он двинулся за ней по коридору, тускло мыча. В этот миг раздался бодрый хруст ключей, и в дверь ввалился отец — весь мокрый, пахнущий весной. Анжела, почему-то испугавшись, пробежала обратно на кухню. Стаканский был благодарен такому сплетению событий.

— Вина бухнешь?

— Отнюдь, — сказал отец, потирая ладонями.

Анжела сидела, скрестив руки на груди и нервно болтала ногой. Она все еще переживала внезапный натиск мужчины.

— Вот познакомься, это…

— Клава, — быстро сказала она. Стаканский улыбчиво кивнул, делая вид, что рад такой остроумной шутке.

— Боря, — сказал отец, оценивающе осматривая бутылку на столе.

Стаканский налил, и все трое выпили. Отец взял с тарелки самый большой бутерброд и откусил сразу половину.

— Ужас хочется есть, — пояснил он с полным ртом.

— Я тоже ужас как люблю поесть, — сказала Анжела, схватила бутерброд и куснула, испустив звериное рычание.

— Девушкам это полезно, весьма… — отец понимающе закивал ей, вдруг улыбка застыла на его лице, глаза стали медленно вылезать из орбит.

— Что вы! — оживляясь, продолжала Анжела. — Я, бывает, съедаю целые горы бутербродов, такой на меня нападает жор, свиняк, я не могу остановиться, на пузе можно играть, как на церковном барабане… Что с вами? Эй!

Отец медленно кренился на бок, превращаясь в какого-то пучеглазого рыбного человека, изо рта повалили пережеванные куски хлеба и колбасы, Стаканский кинулся к нему, но тут надломилась, словно была подпилена, ножка табуретки, и оба рухнули на пол.

– Боже! – Анжела хлопнула себя по щеке, будто убивая комара.