Энтони Берджесс - Человек из Назарета

Как и следовало ожидать, этот вопрос был встречен смешками и ухмылками, словно речь зашла о вещах, отстаивать которые совершенно невозможно. Даже с губ Андрея улыбка не сходила целые три секунды. Какой-то человек, едва достигший, судя по его виду, среднего возраста, с большими, но красиво очерченными влажными губами, заметил:

— Из твоих рассуждений следует, что если я чувствую противозаконное влечение к чужой жене, то уже совершаю прелюбодеяние. Но если я вижу на улице привлекательную женщину, у меня часто возникает желание, поскольку такими нас сотворил Бог. И я не всегда могу сказать, замужняя эта женщина или нет. Получается, что ты превращаешь совершенно естественное желание в грех. Не спорю, желание может быть пагубным, но только в том случае, если оно влечет за собой действие. Ты говоришь вздор, господин.

Иисус очень добродушно улыбнулся, а ведь в такой ситуации, подумали Филипп и Андрей, их учитель Иоанн непременно стал бы метать громы и молнии.

— Да, мы можем любоваться и восхищаться женщинами, — сказал Иисус, — мы можем допустить возникновение первой вспышки вожделения, но едва ли будет честным по отношению к нашим женам, если мы не попытаемся избавиться от вожделения. Вам, кажется, все еще непонятен мой главный довод, смысл которого в том, что грех — это не деяние, совершаемое физически. Грех — здесь, внутри! — И он гулко ударил себя в грудь своим большим кулаком.

Жилистый волосатый человечек выкрикнул:

— И все же, учитель, деяние, совершаемое из плотской прихоти, доставляет наслаждение, коего нипочем не извлечешь, размышляя о том же самом. И если мысль о деянии столь же плоха, как и само деяние, то я все-таки в любом случае предпочту деяние!

При этих словах кое-кто рассмеялся, а Иисус ответил:

— Не в самом наслаждении кроется грех, хотя предвкушение наслаждения, конечно, ведет к греху.

В это время со стороны входа в синагогу послышался громкий, хотя и немного дрожащий, голос:

— Убирайся отсюда, Иисус! Оставь нас в покое! Ты нам здесь не нужен!

Это был человек лет шестидесяти, почти голый, с обвислой, иссеченной шрамами кожей. Он вполз в синагогу на четвереньках, но теперь, при виде Иисуса, встал на дыбы, как дикий зверь. Многие прихожане, кажется, знали его, некоторые побледнели и постарались незаметно уйти, другие прижались к стенам. Иисус улыбнулся так, словно бы узнал этого человека, но улыбка его не была радостной.

— Мы знаем тебя, Иисус! Все, кто здесь есть, знают тебя. Раккаба голафох! Подлый ублюдок! Сын бога-мясника, возвращайся пилить свое дерево, а нас оставь в покое!

— Успокойся! — сказал Иисус очень громко.

— Бери в руки свой большой жезл божий, оседлай его и скачи отсюда, ублюдок!

— Замолчи! — закричал Иисус. — Я приказываю вам, нечистые из преисподней: оставьте его! Оставьте его!

Изо рта человека вырвались странные, бессмысленные слова:

— Домуз хирос чанзир шасир нгуруве, — будто множество ртов издало единый вой глупой радости.

Тело бесноватого охватила сильная дрожь, он метался и подпрыгивал, а люди, прижимавшиеся к стене, готовы были вдавиться в нее от страха. Затем он забился в конвульсиях, послышалась серия громких неприличных звуков, и в воздухе распространилась отвратительная вонь, будто кто-то испустил чудовищные ветры.

— Там снаружи есть дерево, — почти обыденным тоном сказал Иисус вслед уходящим бесам. — Гнездитесь на нем.

Над телом бесноватого, который уже не дергался, а только страшно храпел, склонились два человека, и Иисус обратился к ним со следующими словами:

— Отведите его домой. Уложите в постель. К заходу солнца он будет здоров.

Когда обмякшего, издающего хрипы человека вынесли из синагоги, Иисус продолжил свои рассуждения так, будто ничего особенного не произошло, хотя заметно было, что распространяться дальше на тему мысленного прелюбодеяния ему уже не очень-то хотелось.

— Вы слышали — так было сказано еще в древние времена, — что за глаз нужно отдавать глаз, а за зуб — зуб. А я говорю вам: не противьтесь злому; если кто ударит вас в правую щеку, обратите к нему и другую. Можете смеяться, если хотите, но все-таки задумайтесь: возможно, то, что я говорю, основано на некотором знании этого мира. Когда вы ударяете человека, удовольствие доставляет не сам удар, а возбуждение, порожденное негодованием и злобой. А что, если не поддаваться этому возбуждению? Тогда ваши насильственные действия потеряют всякий смысл. Я не прошу от вас многого — лишь готовности научиться управлять своими чувствами. Если злу будет противостоять не зло, а любовь, то есть некоторая надежда, что мы построим Царство Небесное.