Дорис Лессинг - Бабушки (сборник)

На фоне своих новых знакомцев (исключительно ярких личностей) Джеймс казался самому себе робким и невзрачным. Особенно волновали его девушки — разговорчивые, уверенные в себе и своих взглядах, насмехавшиеся над его нерешительностью и щедро дарившие поцелуи. Впрочем, щедрость распространялась исключительно на поцелуи, что несколько ободрило Джеймса, который совершенно не верил в свободную любовь (предмет одной из дискуссий). Похоже, сбывались не только его давние мечты о дружбе и товарищеских отношениях, менялось и его восприятие самого себя: в своем характере Джеймс обнаруживал такие черты, о которых прежде совершенно не подозревал. Иногда случайные замечания, мимоходом услышанные на лекции «Фашистская угроза Европе» или произнесенные за обсуждением условий труда шахтеров, задевали за живое, будто зажигательные речи предназначались лично для него.

В выходные, проведенные на встрече пацифистов, перед Джеймсом четко и ясно предстали детские годы. «Солдаты, вернувшиеся с войны, либо безостановочно вспоминают о ней, словно помешанные… („Как мой отец“, — раздалось из зала)… либо вовсе не говорят о ней» («Как мой отец», — добавил другой голос из зала).

Отец Джеймса, раненный на Сомме и уцелевший в окопах Первой мировой, никогда не рассказывал о пережитом. Впрочем, он по натуре был неразговорчив. Грузный, широкоплечий, с сильными руками, он вовсе не походил на инженера конструкторского бюро, а за семейной трапезой мог просидеть, не произнеся ни слова. По вечерам он уходил в паб, на встречу с приятелями: старые солдаты собирались у камина и безмолвно глядели в огонь. Джеймс рос, окруженный молчанием. Когда молчал отец, матери разговаривать было не положено. Однажды, приехав домой на выходные, Джеймс застал мать на вечеринке в честь летнего праздника: оживленная, разрумянившаяся женщина благосклонно принимала бокал хереса из рук мистера Батлера, местного ветеринара, и, кажется… заигрывала с ним? Неужели она флиртует? Нет, конечно. Джеймс и не подозревал, что его мать умеет живо поддерживать беседу и звонко смеяться. «Ах, похоже, я навеселе», — небрежно заметила она, вернувшись домой, и тут же растеряла всю свою недавнюю бойкость.

В детстве Джеймса всегда смущало оживленное поведение матери на людях, разительно отличавшееся от привычной домашней сдержанности, но сейчас он все чаще думал: «Господи, как она переносит замужество? Должно быть, тяжело жить с человеком, если он никогда не заговаривает первым, разве что на вопрос ответит, да и то редко. Они же совсем разные! Она такая веселая, задорная…» Тут внезапный прилив отчаянной жалости поглотил невесть откуда взявшиеся предательские мысли, каким не приличествует место в рассуждениях о матери.

Наверняка она страдала все эти годы; однако исстрадался и сам Джеймс, молчаливое дитя того, кто, пережив ужасы фронтовых окопов, находил утешение лишь в обществе бывших соратников.

Подобная оценка себя и своей семьи несколько смущала Джеймса, но дело на этом не кончилось. Из лекции об английской классовой системе он узнал, что Дональд — типичный представитель среднего класса, а сам Джеймс, хотя и относится к среднему классу, происходит из его низов. Как же они с Дональдом оказались в одной школе? Джеймса туда зачислили как стипендиата, однако он никогда прежде не задумывался почему. О стипендии хлопотала его мать, писала прошения, а потом, надев свой лучший наряд, обивала пороги приемных. Вкус у нее был отменный: элегантные темные платья, украшенные скромной ниткой жемчуга, выглядели куда лучше ярких пышных туалетов и обилия безвкусных драгоценностей. Несомненно, ей удалось объяснить — интересно, кому? — что ее сын достоин обучения в хорошей школе. Джеймс наконец-то осознал, что заслуги матери намного превосходят отцовские достоинства. Выходит, Дональд ненароком открыл ему на это глаза.

В очередные выходные Джеймс отправился в гости к Дональду. В огромный особняк съехались знакомые и родственники: два старших брата и две младших сестры, все шумные весельчаки. Отец и мать Дональда спорили — «ругались», как сказали бы в семье Джеймса, — по любому поводу и обо всем на свете. Отец был членом лейбористской партии, мать — сторонницей пацифистов, дети мнили себя коммунистами. Стол ломился от угощения, трапезы были долгими и бурными. Мать Джеймса готовила экономно, традиционный воскресный ростбиф — скромных размеров, ведь расточительство грешно — считался верхом роскоши. В столовой у Дональда на буфете всегда стоял громадный окорок, фруктовый пирог, хлеб, кусок сыра и здоровенный брусок масла. Домашние неустанно подшучивали над сестрами Дональда из-за череды поклонников; Джеймс поначалу решил, что шутки заходят слишком далеко, но по мере изменения своих взглядов на жизнь счел возможным расширить границы приемлемой респектабельности.