Дорис Лессинг - Бабушки (сборник)

— Джеймс, вы хотите разбить ей жизнь?

— Нет. Я люблю ее.

— Вы ее уничтожите.

— Я хочу увидеть сына.

— Послушайте… — начала она и со вздохом умолкла. Да, она была очень испугана, но старалась защитить подругу.

— Вы с ней видитесь? — спросил Джеймс.

— Да, конечно. Она моя лучшая подруга.

Джеймс протянул ей пухлый пакет с письмами.

— Что это?

— Мои письма. Понимаете, я ей писал. Все это время. Только не отправлял. Сначала из-за цензуры, а потом… не хотел доставлять неприятностей. Вот, решил сам передать…

Бетти не шевельнулась.

Он настойчиво протягивал ей пакет. Бетти непроизвольно подняла руку и неохотно взяла письма.

— Передайте ей, пожалуйста, — попросил Джеймс.

— Хорошо, — снова вздохнула она.

— Обещайте.

Она посмотрела на него, потом отвела взгляд.

— Обещаю.

— А мой сын? Понимаете, я думаю о нем… постоянно. Может быть, он приедет погостить к нам, в Англию?

— Да вы сумасшедший! — воскликнула Бетти и прижала пакет к груди.

— Не забудьте, вы же обещали!

Она отступила от него, бросилась к дому и крикнула на бегу:

— Погодите, я сейчас.

На веранде соседнего дома старуха вздернула солнечные очки на лоб и погрузилась в чтение.

Минут через двадцать из дома Бетти вышла горничная в белом фартуке и белом тюрбане. Она подошла к нему, протянула конверт и с любопытством смотрела, как Джеймс его открывает. Из дома донесся голос Бетти:

— Эвелина, поди сюда!

Горничная в последний раз задумчиво взглянула на конверт, повернулась и медленно пошла к дому.

В конверте оказалась записка («Прошу вас, уезжайте. Не делайте ей больно. Вот ваш сын».) и фотография улыбающегося мальчика лет восьми. В детстве Джеймс выглядел примерно так же. Снимок черно-белый, не разглядишь, какого цвета глаза. Наверное, голубые, как у Джеймса. У Дафны тоже глаза голубые.

Он бережно вложил в конверт фотографию и записку, вытянулся в струнку и отдал честь Бетти, которая наверняка украдкой наблюдала за ним. Потом повернулся и неторопливо пошел по улице, стараясь держаться в тени деревьев — привычка, выработанная в жаркой Индии.

Стоял погожий летний день. Над Столовой горой скатертью стелились белоснежные сияющие облака. Рассеянно глядя на сверкающую водную гладь, Джеймс неуверенными шагами двинулся к подножию горы. Прохожие недоуменно смотрели на него. Пошатываясь, он добрел до скамьи, опустился на нее, потом пересел на соседнюю скамью, вытащил из конверта фотографию и долго ее рассматривал.

На месте ему не сиделось, и Джеймс отправился бесцельно бродить по городу. Он попал на какой-то уличный рынок, где под деревьями негритянки и мулатки торговали с лотков разнообразными сушеными фруктами и цукатами: персики, абрикосы, груши, сливы, яблоки… Золотистые, янтарные, пурпурные, лиловые, алые, багряные, оранжевые, розовые, зеленые — все цвета радуги, присыпанные снежной крошкой сахарной пудры. Настоящий рог изобилия. Он взял в руки чернослив и надкусил. Услышав сердитое восклицание торговки, он сообразил, что надо заплатить, и купил фунт цукатов. «Хелен понравится», — подумал он и отправился дальше, не замечая прохожих. Время от времени он присаживался на скамью, глядел на снимок сына — они с ним так похожи! — а потом поднимался и шел, не понимая куда.

В сумерках улицы запахли пряностями и специями: он нечаянно забрел в малайский квартал. Джеймс воображал себе Кейптаун как огромное приветливое, однородное место, а не как скопление разнообразных наций и житейских укладов. Для него город на мысе Доброй Надежды стал воплощенным олицетворением мечты. Он взял булочку с лотка негра-разносчика и начал задумчиво жевать ее под возмущенные крики торговца, который, по-видимому, требовал денег. Джеймс сообразил, что к нему обращаются на африкаанс, и протянул пачку денег. С наступлением темноты Джеймс оказался в каком-то парке, добрел до скамьи и рухнул на нее, скорчившись всем телом. Его охватил приступ жестокой боли. Он боялся вскрикнуть и привлечь внимание окружающих, поэтому страдал молча.

Он думал о Бетти в дурацком, уродливом модном наряде. Эта встреча уже ушла в прошлое. Если он решит о ней не вспоминать, то ее будто бы и не произошло, ведь она ничуть не реальнее воспоминания, которое он бережно хранил все эти годы: две красавицы под деревом в саду. Отчего же она так же ярко отпечаталась в его памяти, как и предыдущая? Потому что случилась недавно? Он помнил обе сцены до мельчайших подробностей, но настоящей для него была только одна. Он подумал о Дафне: она где-то здесь, в этом городе, может быть, в пяти минутах ходьбы отсюда… но она недосягаема и бесконечно далека. Близкими и реальными были только воспоминания о ней.