Пэт Конрой - Обрученные с Югом

— Ты говоришь загадками, — прервал Тревор сестру. — Как ты верно заметила, Лео — невинная душа, и, по-моему, пусть он лучше таким и остается.

— Боюсь, уже поздновато, — подмигнула мне Шеба, подтвердив мою догадку: секс для нее никак не связан с представлениями о любви и ответственности и уж тем более о грехе и не осеняет его искупительная тень Креста.

Похоже, для Шебы секс — забава. Мне это казалось столь странным, что в голове не укладывалось. Я был настолько потрясен своим выводом, что сунул голову в воду, и даже рыбы, наверное, шарахались прочь от меня — так сильно я покраснел.

Когда я вынырнул на поверхность, то обнаружил, что магия течения, струящийся свет, бирюза небес, молчание берегов вновь погрузили близнецов в подобие молитвенного транса. Нам ничего не требовалось делать, разве только обойти песчаную отмель. Течение само нас несло, течение нами владело и распоряжалось.

— Вот оно, — вдруг опять заговорила Шеба. — Ты прав, Тревор. Оно наступило. Как это приятно. Это точно оно, Тревор.

— Да что оно-то? — заорал я. — Вы говорите о чем-то, а я даже не понимаю, о чем. Какого черта!

— Мы говорим о прекрасном мгновении. Мы с Тревором ищем их всю жизнь. Они случались и раньше, но всегда что-нибудь их разрушает.

— Тише, — попросил Тревор. — А то сглазите, и все пропадет.

— В прошлом году мы отправились смотреть на китов в Орегоне, — говорила Шеба. — Мать взяла нас. Мы плыли себе и плыли, и вдруг начали появляться киты. Океан кишел китами. Они двигались на юг вместе с китятами. Мы с Тревором посмотрели друг на друга. До этого нам было очень грустно. Мы стояли на носу лодки, рядом. И вдруг взялись за руки, посмотрели друг на друга, потом на китов и сказали в один голос: «Это оно!»

— И тут у мамы началась рвота, — продолжил Тревор. — Она сказала, что это морская болезнь, но мы-то знали, что это виски. Понятно, самым лучшим этот день уже никак не назовешь. Даже в десятку лучших он не попадает.

— Зачем Лео все это знать, Тревор? — перебила брата Шеба. — У него была прекрасная жизнь. Он сохранил душевную чистоту.

— Ну да, вы ведь недавно в городе, — кивнул я. — Вы ничего не слышали о моем брате.

— Мы думали, ты единственный ребенок в семье, — ответил Тревор.

— Теперь да. Но так было не всегда. Позвольте, я расскажу вам маленькую историю. У меня был брат Стив — самый лучший, самый красивый брат на свете. Я считал его и самым счастливым. Когда мне было восемь лет, я нашел его в нашей ванне, он перерезал себе запястья и горло. После этого я несколько лет не вылезал из психушек. Думал, что умру от горя. Так почти и было. Но я выкарабкался. Прекрасная жизнь, говорите? Нет, Шеба, это не так. И чтобы вы знали: у меня нет ни одного друга среди сверстников. Ни одного.

Близнецы перегнулись через надувную камеру. Тревор пожал мне руку, Шеба коснулась моего плеча.

— У тебя двое друзей, — взволнованно сказала Шеба.

— Теперь у тебя двое друзей, — повторил Тревор. — Мы будем любить тебя с удвоенной силой, мы ведь близнецы.

— Ты говорил с кем-нибудь из ребят про Стива?

— Ни с кем. Но все в Чарлстоне об этом знают.

— А нам ты рассказал сам. Это большая честь для нас, Лео, — заметил Тревор.

— Да, большая честь, — откликнулась Шеба. — Давайте подвинемся, чтобы дать место Стиву. Пусть он поплавает с нами.

Шеба передвинулась ближе ко мне, Тревор тоже. Освободилось место, которое мог бы занять мой брат.

— Стив! — сказала Шеба. — Это ты, дорогой?

— Конечно, это он. Кто же еще? — ответил Тревор. — Разве он мог отказаться от такой прогулки?

— Я его не вижу, — признался я.

— Ты его почувствуешь, — ответила Шеба и добавила тоном терпеливого наставника: — Мы научим тебя получать радость с помощью воображения.

— Ты должен поверить, и тогда все воображаемое станет реальным. Ты способен на это, Лео? — спросил Тревор.

— И тогда Стив тоже все почувствует, — уточнила Шеба. — Поговори с ним. Он очень волнуется. Для него эта встреча много значит.

— Привет, Стив, — сказал я, и мой голос пресекся. — Господи, как я скучаю по тебе, Стив! Мне же брат был нужнее, чем всем другим людям на свете.

И тут я треснул, раскололся, как оконное стекло, и близнецы вместе со мной. Когда я кричал, они кричали со мной. Я плакал — они плакали тоже. Мои слезы текли ручьем, смешивались с соленой водой, и у меня не осталось больше слез, и этот хлынувший поток горя осушил какое-то болото внутри меня. Минут пять мы плыли в абсолютной тишине.

— Я испортил вам прекрасное мгновение, — сказал наконец я.