Пэт Конрой - Обрученные с Югом

— Еще какая большая! Вон у нее какие большие плечи, большие ноги, большие руки!

— Замолчите, молодой человек! — Моя мать встала из-за стола. — Закройте рот наконец.

— Не смейте так разговаривать с моим сыном, доктор Кинг! — взъярился Уорт Ратлидж. — А то как бы не пришлось вам изучать в газетах объявления о приеме на работу.

— Я зачислила вашего сына в свою школу. Возможно, инспектор не одобрит моего решения. Тогда он известит меня об этом, — вскипела в ответ моя мать.

— Если вы, доктор Кинг, придете ко мне в кабинет после обеда, мы позвоним вашему инспектору.

— Руководство школой «Пенинсула» осуществляется из моего кабинета, мистер Ратлидж, — отчеканила мать. — Согласна вас принять. Только предварительно запишитесь у секретаря.

Если бы сцена происходила не в Чарлстонском яхт-клубе, где солнце сияло на тончайшем фарфоре и столовом серебре, то Уорт Ратлидж, наверное, взорвался бы. Социальные противоречия, о которых прежде я лишь смутно догадывался, превратили в схватку мирный обед, устроенный из вежливости, в знак благодарности.

Напротив сидела потрясенная Молли Хьюджер и широко раскрытыми глазами смотрела на меня.

— Что, никогда так не веселилась, Молли? — спросил я.

К моему великому удивлению, все рассмеялись, кроме Чэда, его лицо оставалось каменным, несмотря на некоторую разрядку напряженности. Я превысил свои полномочия. Чэдуорт Ратлидж принадлежал к миру избранных, и какую бы роль он ни выбрал для себя, таким, как я, всегда отводилась роль массовки. Если он шутил, мне полагалось смеяться. Если он говорил серьезно, я должен был внимать с видом восхищенного идиота. Если Чэд делал заявление, то я, как глашатай, обязан был разнести его по городам и весям. Но в ту пору я еще плохо разбирался в распределении ролей.

Мать снова села за стол, и к собравшимся вернулось доброжелательное и деловое настроение. Обед быстро завершили ореховым пирогом и кофе. Так или иначе, аристократизм — и основа, и зыбкий песок, на которых строится вся социальная жизнь в Чарлстоне, — позволил провести финал обеда в мире и согласии. Все пожали друг другу руки на прощание и расстались.

Мы с родителями откланялись и вышли из Чарлстонского яхт-клуба. Невыносимая жара встретила нас за порогом. Мать поцеловала меня в щеку, что было для нее нехарактерно, и мы пошли в город, в сторону Ист-Бэй-стрит, подальше от яхт-клуба, в который нас никогда не примут.

Мне предстояла встреча с тренером Энтони Джефферсоном. Я вошел в спортивный зал, где стоял застарелый запах плесени, пота и сдутых мячей, футбольных и баскетбольных. С порога я видел, как тренер внимательно изучает содержимое плотного конверта — мое личное дело, понял я. Он погрузился в него, и по мере того, как вникал в новые детали моей биографии, три волнистые морщины на лбу у него становились заметнее. В ту пору я полагал, что стал-таки вполне достойным представителем «Пенинсулы», все же понимая, что планка, которую я поставил для себя, сильно занижена.

Лицо тренера Джефферсона было кофейного цвета, на висках проглядывала седина, карие глаза оставались непроницаемыми. Я хотел войти в тренерскую, но он взглядом заморозил меня на пороге. В начале пятидесятых годов этот полузащитник гремел на весь штат Южная Каролина. Он одним из первых занял место в зале спортивной славы колледжа для чернокожих.

— Ты, наверное, Лео Кинг? — Его голос оказался гораздо мягче, чем я ожидал.

— Да, сэр. Мать велела мне прийти к вам.

— Тебя арестовали, потому что при тебе нашли полфунта кокаина. — Он снова опустил глаза в документы.

— Да, так, сэр.

— Значит, ты не отрицаешь этого?

— Меня взяли с поличным, — признался я. — У меня это был первый случай.

— Но кокаин тебе кто-то дал. Его не поймали. А ты отказался назвать имя. Так было дело, правильно я понимаю?

— Да, сэр.

— А ты не задумывался, Лео, что если бы ты и молодые люди вроде тебя помогали полиции, общество от этого выиграло бы? Тот парень — твой друг?

— Нет, сэр. Я даже с ним ни разу не разговаривал.

— Тогда почему ты не выдал его полиции? По какой причине?

— Он мне очень нравился, сэр. Я восхищался им.

— Ты ничего о нем не сказал полиции?

— Нет, сэр, вообще ничего. Ни слова.

— И ты никому не назвал этого парня? Ни отцу, ни матери, ни другу, ни психиатру, ни священнику, ни социальному работнику? Почему ты покрываешь эту сволочь, которая впутала тебя в большие неприятности?

— Так я решил. Под влиянием момента. Дал себе слово. И держу его. Простите.