Ариадна Борисова - Манечка, или Не спешите похудеть

Озорница оставила в сердце след короткий, как укол ножа, болезненный до сих пор, все еще жгуче пылающий виной и сожалением. Однажды в отсутствие старшей сестры, когда он в ожидании прохаживался перед их домом, девчонка, хохоча, налетела на него, свалила на песок дорожки… чмокнула в губы… Он едва не утонул в ее огромных глазах. Подхватил на руки, не думая ни о чем, понес… Они оба сошли с ума. Целовались, целовались на заднем дворе в смородиновых кустах… Тонкие пальцы остервенело рвали на нем рубашку, губы горячечно шептали его имя. Потом что-то случилось… Или не случилось? Да нет же, нет, ничего такого, только… Он опомнился, увидев ее сестру. Выяснилось, что она стояла на дорожке все то время, пока длилось его — их — безумие… Она вернулась с примерки свадебного платья.

Майор тяжко вздохнул.

…А все равно, прекрасная пора — молодость! Он распрямился, вобрал живот. Вгляделся в свое отражение на темном экране нерабочего компьютера, стоящего на столе для придания солидности заведению. Есть еще порох в пороховницах! Хватит прозябать в вытрезвиловке. Снова, что ли, податься в угрозыск? Возьмут! Опыт у него неплохой. Может, с сыновьями станет полегче. Уважения больше, интерес к отцу появится. Раньше мальчишки часто приставали, чтоб рассказал о сыскной работе. Было что рассказать. Задолго до их рождения, как раз в период связи с той учительницей… и ее сестрицей, он, помнится, здорово отличился в раскрытии долгоиграющей шайки Моей и Кота. Взломщики мучили город квартирными кражами…

Майор дернул плечами, стряхивая с себя наваждения не к месту разыгравшейся памяти. Решил завтра же круто поменять жизнь. Мысленно пожелал кудрявой толстушке счастья и принялся заполнять служебные бумаги.

…Маняша семенила за бомжем, опустив глаза, и лихорадочно размышляла, что ему сказать. Все вновь казалось невозможным, не взаправдашним.

— Зачем пришла? — не оборачиваясь, спросил он грубо.

— За вами, — пролепетала Маняша.

Бомж остановился, глядя на нее сумрачно и недружелюбно:

— Я тебя просил?

— Нет, но… я думала… — она смешалась и замолчала, готовая провалиться сквозь землю.

Говорить женщинам правду всегда трудно. Надо было как-то ловко запудрить «дачнице» мозги, как-то хитро увильнуть, не обманывая, но ничего не обещая, чего он не умел и теперь напрягался. Нужные слова никак не шли на ум. Отвык. Бомж уже оправился от впечатления, произведенного на него новым камуфляжем Маняши. Невольно отметил, что голубое, как ни странно, подходит к ее светлому лицу, и подумал, что вчера не осознал в полной мере Маняшиной простой прелести. Слегка подосадовал: он ведь когда-то считал себя чутким ко всему безыскусно выразительному. Когда-то умел ценить малую и неприметную, ничем поверхностным не приправленную красоту… Вот именно — когда-то.

Сердясь на себя за лишние мысли, бомж внезапно понял, что не кто иной, как он — он! — вызвал метаморфозу, сотворенную с серой бабочкой. Маняша оделась так забавно и ярко из-за него — для него. Открытие привело бомжа в смятение.

— Куда идем? — все так же неприветливо усмехнулся он углом рта.

— Я — домой, а вы куда хотите, — сказала она тихо.

За непрошеное и раздражительное, но неожиданно взволновавшее спасение полагалось чем-то отдарить. Бомж рассудил, что отношения с этой недотепой продлятся недолго, а такой вариант искупительной жертвы уж точно лучше помоечной работы под надзором ментов. Не говоря больше ни слова, он зашагал по направлению к автовокзалу. Маняша продолжала потерянно топтаться на месте.

— Эй, пошли! — позвал он.

Она не ответила, посмотрела беспомощно. Повернулась и побежала в обратную сторону.

— Бабские капризы, — процедил бомж сквозь зубы.

Догнал, без церемоний схватил за плечи, развернул. Заговорил, жарко дыша ей в лицо:

— А ты как хотела? Чтобы я тебе в ноги кинулся, на коленях от счастья ползал? Ты — красивая, умная, благополучная, а я — пропащий человек, понимаешь? Я — алкаш конченый, без семьи, без работы, без дела, никому не нужный шатун, зачем я тебе такой?

— Красивая? Умная?..

Маняша выдернула из всего сказанного два слова и резко отстранилась:

— Я — дура! Дура круглая и толстая…

Он удивился:

— Сама так думаешь или кто сказал?

— Разве это неправда? — Маняшино лицо не верило и вопрошало. — Вы не смеетесь?

Бомж громко захохотал. Снова схватил ее, упирающуюся, притянул к себе:

— Плюнь в глаза тому, кто это сказал! Он слепой!

Ему давно не хотелось целовать женщину с такой силой, на грани беспамятства.