Монго Бети - Помни Рубена

Операция началась не перед матчем, а по его окончании — на обратном пути из европейского города, когда вся орава находилась на вражеской территории, где ей негде было укрыться и где ее могли загнать в угол и перестрелять всех, как кроликов. А подступы к спасительному родному предместью были отрезаны плотной стеной белых жандармов, их туземных приспешников и порядком струхнувших охранников-сарингала.

— Айда вперед! — подбадривали друг друга парни. — Держитесь вместе! Не расходиться в стороны!

И они плотной толпой двинулись вперед. Именно этого и хотела полиция, имевшая в своем распоряжении несколько легких бронемашин, полдюжины ручных и один станковой пулемет, не считая автоматов и карабинов, которыми были вооружены все участники операции. Плохо зная французский и совсем не понимая таинственного жаргона военных команд, парни не разобрали предупредительного оклика и миновали первую линию оцепления, потом перешли вторую. А когда приблизились к третьей, им показалось — по крайней мере так утверждали оставшиеся в живых, — что среди раскатов адского грома на них разом обрушились тысячи молний. Для сотни с лишним молодых людей, едва успевших вступить в жизнь, булыжная мостовая стала последним огненным ложем, вслед за чем они обрели вечный покой и мир в общей яме, залитой известью, более жаркой, чем материнское лоно.

Это была неравная битва. И Мор-Замба внезапно осознал, что он должен во что бы то ни стало дождаться возвращения Абены. Для этого ему нужно было сохранить и свою жизнь, и свою свободу. Одному богу было ведомо, как он остался в живых. Что же касается свободы, то сохранить ее было нетрудно: задав Туссен-Лувертюру хороший урок, который ему надолго запомнится, блюстители порядка и обе продажные газетенки поспешили забыть о несчастном полицейском, чья смерть послужила причиной всей этой трагедии, а заодно с ним — и о тех незадачливых парнях, которые и в самом деле могли быть замешаны в его убийстве. В конце концов, это была всего-навсего свара между неграми.

Вот почему Мор-Замбе, мятежнику поневоле, удалось беспрепятственно покинуть Туссен-Лувертюр. Несколько месяцев он блуждал, преследуемый кошмаром чудовищной бойни, и наконец, сам не зная как, очутился в Фор-Негре.

Фор-Негр был столицей колонии, крупным портом, гостеприимно открытым для всех, огромным городом, раскинувшим во все стороны щупальца своих предместий. И Мор-Замба поспешил затеряться в его трущобах, словно загнанный зверь, ищущий спасения в бескрайнем лесу.

Все роднило Фор-Негр с Ойоло, и в то же время они отличались друг от друга, как небо от земли.

Завороженный размахом столицы, где даже в африканских кварталах улицы были на диво длинны и широки, очарованный оживленностью, блеском и пышностью европейской части города с его нескончаемой пестрой сутолокой, пришелец из Ойоло чувствовал себя так, словно, расставшись с уродливым грязным карликом, он явился в гости к величавому колоссу.

Однако и здесь, как в Ойоло, белая цитадель была опоясана валами черных кварталов, один из которых, Кола-Кола, чудовищно разросшись, наступал на нее с востока, словно вел осаду. Казалось, он силится встать на цыпочки, чтобы смерить ее взглядом и вызвать на бой. На самом же деле это предместье, как и Туссен-Лувертюр, переживало трагедию нищего бродяги, которому по иронии судьбы довелось столкнуться с расфранченным богачом и который все время мучительно раздумывает, как ему себя вести. Пусть в глубине его зрачков таится мольба, пусть его рука тянется за подаянием, а губы взывают о сострадании — всей своей внушительной фигурой он бросает невольный вызов богатею; его цветущая молодость сама по себе выглядит непростительной дерзостью; малейший жест, говорящий о естественном превосходстве, выдает его с головой. Но когда богач обжигает его презрительным взглядом, он вздрагивает, как от удара плетью, и руки его сами собой вытягиваются по швам.

Подобно Туссен-Лувертюру, Кола-Коле давно уже был преподан белыми властями урок, и урок этот был куда более жестоким. Но много раз поставленное на колени африканское предместье неизменно находило в себе силы подняться. К моменту появления Мор-Замбы этот старейший из черных кварталов колонии, на который с восхищением смотрели его младшие братья, возмужавший и закаленный в битвах, как никогда уверенный в себе, постепенно, шаг за шагом, завершал завоевание фактической автономии: именно этого не удалось добиться Туссен-Лувертюру, чья попытка такого же рода была только что потоплена в крови. В предместье уже был выработан собственный свод неписаных законов, и, хотя колониальные власти Фор-Негра не признавали их и боролись с ними, они продолжали действовать. Кола-Кола ковала теперь кадры собственной администрации и старалась даже заложить основы общественной жизни. Фор-Негром правил губернатор, живший во дворце над морем; у Кола-Колы был собственный пророк.