Томас Пинчон - Внутренний порок

— Я тут долго не могу. Мы на поляне Золотого Клыка, а девушке не надо без нужды сложностей с этой публикой.

— Это тот же Золотой Клык, о котором ты в записке предупреждала? Что это — банда какая-то?

— Если б. — Она замкнула уста на молнию.

— Ты не расскажешь мне после всех этих «берегись» и прочего?

— Нет. Вообще-то я просто очень извиниться хотела. Мне так срано из-за того, что я наделала…

— А это… что, ещё раз?

— Я не стукачка! — воскликнула она, — легавые нам сказали, что снимут обвинения, если мы тебя просто на место преступления затащим, а они ж уже знали про тебя, поэтому что тут такого, и я, должно быть, запаниковала, и вот честно, Лэрри, мне очень, типа, ты прости меня?

— Зови меня Док, всё чётко, Нефрит, им пришлось меня выпустить, теперь они мне просто хвоста везде привесили, вот и всё. На. — Он нарыл пачку покурки, выстукал одну о ладонь, протянул ей, она взяла торчащую, прикурили.

— Тот лягаш, — сказала она.

— Должно быть, ты про Йети.

— Этот, такой гнутый кусок пластика.

— Он к вам в салон случайно не заходил?

— Заглядывал время от времени, не по-легавому, не ждал халявы или как-то — если этого парня и намасливали, скорее частным порядком, с мистером Волкманном.

— А — не принимай на свой счёт, но — не сам ли это Йети посадил меня на экспресс «Буэнас Ночес», [28] Спокойной ночи (искаж. исп.) . либо заказал кому-нибудь?

Она пожала плечами.

— Всё это пропустила. Мы с Бэмби так офигели, когда ворвалась эта бригада громил с топотом, что и тормозить там не стали?

— А что насчёт этих тюремных нациков, которые спину Мики прикрывать вроде бы должны?

— То они тут повсюду, то их нет. Очень жалко. Некоторое время мы были их гарнизонной лавкой — уже даже различать их могли и всё такое.

— И все исчезли? Это до или после того, как веселуха началась?

— До. Как облава, когда народ знает, что будет? Все вымелись, кроме Глена, он один… — она умолкла, словно бы стараясь припомнить слово, — остался. — Она выронила сигарету на асфальт и растёрла окурок острым носком туфельки. — Слушай — с тобой тут кое-кто хочет поговорить.

— В смысле, мне надо быстро отсюда сваливать.

— Нет, он считает, вы сможете друг другу помочь. Новенький тут, я даже толком не знаю, как зовут, но у него наверняка неприятности. — Она зашагала обратно ко входу.

Из береговых туманов, как известно, окутывающих саваном этот кусок портового района, теперь явилась ещё одна фигура. На Дока никогда не бывало особенно легко нагнать жуть, но он всё равно пожалел, что задержался. Личность он опознал по тому «полароиду», что ему дала Надя. Дик Харлинген, свежачком из потустороннего мира, где смерть со всей прочей своей побочкой напрочь уничтожила всю стильность, коей тенор-саксофонист мог располагать, когда передознулся, и в результате он теперь ходил в малярном комбезе, розовой рубашке на пуговицах из пятидесятых с узким вязаным чёрным галстучком и древних остроносых ковбойских сапогах.

— Здорóво, Дик.

— Я бы к тебе и в контору зашёл, чувак, да подумал, там могут быть вражеские глазницы. — Доку занадобилась слуховая трубка или что-то, ибо с гудками и склянками из порта Дик был склонен впадать в почти неразличимое торчковое бормотание.

— А тут тебе ничего не грозит? — спросил Док.

— Давай-ка запалим и сделаем вид, что вышли покурить.

Азиатская индика, густо ароматная. Док приготовился к тому, что его тут же сшибёт на жопу, но нет — он вдруг обрёл периметр ясности, а находиться в нём было не так и трудно. Уголёк на кончике смазывало туманом, а цвет его менялся всё время от оранжевого к ярко-розовому.

— Я должен быть мёртвым, — сказал Дик.

— Ещё ходит слух, что ты не он.

— Не очень прекрасная новость. Быть мёртвым входит в мой рабочий образ. Вроде как я это делаю.

— Ты на этих, в клубе, работаешь?

— Не знаю. Может быть. Сюда я за получкой прихожу.

— А живёшь где?

— Дом в каньоне Топанга. Банды, в которой я раньше играл, «Досок». Только никто из них не знает, что это я.

— Как они могут не знать, что это ты?

— Они и при жизни-то не знали, что это я. «Саксофонист» главным образом — сессионный чувак. Кроме того, за годы состав уже столько раз сменился, из тех «Досок», с которыми я начинал, все по большей части разбежались и собрали свои банды. Осталась лишь парочка из старой команды, а они страдают, или я хотел сказать, благословлены, Памятью Торчка.

— Люди говорят, тебе поплохело от стрёмного герыча. Ещё сидишь?