Жан-Мишель Генассия - Клуб неисправимых оптимистов

— Вы русский?

Игорь взглянул в зеркальце. Он никогда не встречал этого человека — внушительная фигура, густые волосы, выразительное лицо беглого каторжника. Игорь, поколебавшись, кивнул, и следующий вопрос пассажир задал уже по-русски:

— Откуда вы?

— Из Ленинграда.

— А я родился в Аргентине, но в молодости жил в Оренбурге, знаете этот город?

— На Урале?

— Мой отец был врачом, во Францию переехал еще до революции.

— А я работал врачом в Ленинграде. Меня зовут Игорь.

— Я Жеф.

Игорь и Жозеф Кессель два часа проговорили в машине о родине, потом новый знакомый пригласил Игоря к себе выпить по стаканчику. Двое русских до утра обсуждали войну, Париж, музыку, Достоевского, шахматы и миллион других вещей, как будто были знакомы целую вечность. Игорь стал постоянным водителем Кесселя, но этим их общение не ограничивалось. Они часто ужинали вместе, Жеф представлял его как старого друга, расплачивался в ресторане по счету, но в такси всегда платил точно по счетчику — друзьям, как известно, чаевых не дают. Игорь не раз уводил Кесселя от стола и доставлял домой. Только Кесселю дозволялось садиться на переднее сиденье — он был больше чем клиент. Кессель надписывал Игорю книги по-русски и часто бывал в «Бальто». Мадлен очень этим гордилась и готовила блюда специально для него. Кессель подружился со многими членами клуба, некоторые потом узнавали себя в героях его книг. Виктор Володин впервые увидел Кесселя в клубе, за шахматной доской. И был искренне потрясен: оказывается, Игорь коротко знаком со знаменитостью. Он подошел и представился Кесселю, щелкнув каблуками:

— Граф Виктор Анатольевич Володин, кадет царской гвардии.

В другое время, при иных обстоятельствах, Виктор наверняка сделал бы блистательную артистическую карьеру. Кессель поверил каждому его слову и, не вмешайся Игорь, наверняка купил бы кинжал Распутина. Виктор был настолько убедителен в роли бывшего аристократа, что, когда Игорь его разоблачил, Кессель поверил не сразу.

Чем мог заниматься в Париже неизвестный венгерский актер, которому ни один режиссер не давал ролей из-за акцента, вызывавшего у зрителей смех, как только он открывал рот? Ничем. Избавление от акцента стало навязчивой идеей Тибора. Неистребимый акцент был подобен вирусу, пожирающему человека изнутри. Имре уверял, что все попытки обречены на неудачу, что венгры говорят в нос до самой смерти и только годы упорного ежедневного труда способны помочь делу. У Тибора не было ни времени, ни терпения, а что может быть хуже актера, обреченного на молчание? Игорь и Вернер решили помочь Тибору — вместе и по отдельности, хотя использовали разную методику и упражнения. Миссия провалилась. Жалость против любви к ближнему. Ученик не может продвинуться вперед, если преподаватель не понял поставленную задачу. Вернер с его тягучим немецким произношением был последним человеком, которому следовало давать другим уроки фонетики. Игорю удавалось скрывать свои корни, только если он говорил очень медленно, но стоило ему дать себе волю — и Волга выходила из берегов.

— Прости, Игорь, но ты похож на моего тренера по плаванию из лицея в Колони. Он обучал нас, читая учебник, потому что не умел плавать.

— А от тебя он может перенять только твой тевтонский акцент.

— Мы с тобой похожи на двух евнухов, беседующих о любви.

— Больше всего пользы принес бы француз.

— Француз-педагог!

Из всех знакомых Игоря и Вернера под описание подходил только один человек — мысль о нем пришла им в голову одновременно.

— Он не захочет.

Грегориос Петрулас был особенным человеком. Он бежал из родной страны, где коммунистов преследовали и уничтожали. Грегориос покинул Грецию в сорок девятом, когда гражданская война подходила к концу, но монархисты, убившие двух его братьев, охотились и за ним, так что другого выхода не существовало. Грегориос был пламенным, но разочаровавшимся коммунистом, что делало его поведение непредсказуемым даже с лучшими друзьями. У него была репутация чудака, он мгновенно, без всякой причины, переходил от восторженного возбуждения к унынию и прострации. Он мог обласкать человека, а через секунду обозвать его тупицей, сволочью и фашистом, что, по его мнению, было плеоназмом — от греческого слова pleonasmos , чрезмерность. В любой фразе, которую произносил Грегориос, он обязательно находил этимологию греческого слова, поскольку наша цивилизация вышла из древнегреческой. Грегориос не сомневался, что именно древним грекам мы обязаны своей идентичностью, хоть и не чувствуем к ним ни грана благодарности — по-латыни cognoscere , но это в порядке исключения.