Жан-Мишель Генассия - Клуб неисправимых оптимистов

— Надеюсь, что смогу тобой гордиться, — сказал мне Игорь.

— Помни, Леонид, мы поставили на тебя! — воскликнул Имре. — Деньги нам пригодятся.

— Играй как обычно, Мишель, — посоветовал Томаш.

— Прошу тишины. Я должен сконцентрироваться на игре.

Грегориос примерил принесенные Володиным очки:

— Ни черта не видно.

— Они для того и предназначены, — любезным тоном пояснил Виктор.

В жизни стоит опасаться толстых коротышек с пухлыми щеками и ангельским видом первопричастников, они самые опасные люди на свете. Леонид поставил на стол свой бокал. Надел темные очки. Поднял голову, как будто пытался найти источник света, протянул руку и едва не опрокинул даму.

— Если хочешь, я буду двигать фигуры вместо тебя, — предложил Павел.

— В кои веки один раз Павел выиграет партию, — съязвил Томаш.

— Мне нужна тишина, — сказал Леонид. — Можем начинать, Мишель.

Все молча ждали первого хода. Я сделал вид, что задумался, как игрок, который начинает и уже рассчитывает второй ход. Никто из зрителей не знал, что я сейчас был Ботвинником, лучшим шахматистом земли. Я двинул пешку с е2 на е4. Олух Константинопольский ответил, сделав ход пешкой с с7 на с6. Противостояние началось весьма оригинально. Я ответил: с d2 на d4, он заблокировал меня с d7 на d5. Главное — не торопиться. «Все должно выглядеть естественно», — поучал накануне Леонид. Он отдавал распоряжения, и Павел двигал фигуры. На девятом ходу я произвел небольшую рокировку и услышал, как зашептались зрители:

— Малыш справляется.

— Да, он неплох.

Если когда-нибудь останусь без работы, подамся в «Комеди Франсез». Я играл не партию в шахматы — вызубренную назубок роль, а мой партнер в совершенстве владел текстом. Мы подавали друг другу реплики, как два старых комедианта. Мы не притворялись. Мы стали нашими персонажами. Искренне переживали происходящее, сомневались, выжидали, хмурились, действовали по наитию, сокрушались, изумлялись и тяжело задумывались. Остальные не замечали ничего, кроме горячки игры. Леонид выглядел настоящим слепцом, попавшим в трудное положение после моего двадцать восьмого хода офицером с е2 на d4. Его ладья утратила контроль над королевской горизонталью, позволив моему белому королю выйти в центр. Игра замедлилась. Леонид протянул руку.

— Какой ход? — спросил Павел.

— Дай мой бокал! — огрызнулся Леонид.

Он залпом допил вино. Напряжение нарастало. Кто-то судорожно вздохнул, люди откашливались, отирали платками пот со лба.

— Поразительная память! — восхитился Томаш. — Он помнит расстановку всех фигур.

— Заткнись, не мешай! — рявкнул Владимир.

— Я хочу пить, — бросил через плечо Леонид. — Налей мне еще вина!

Павел подал ему бокал, он отпил половину и вдруг попросил со странной интонацией:

— Напомни мне последний ход малыша.

— Он двинул офицера с с3 и взял пешку на b5.

С этого момента все пошло не по плану. На сорок первом ходу я должен был взять черную ладью и вынудить Леонида на обмен, чтобы лишить его последнего слона. Он ждал. У Леонида вспотели виски, он сидел в напряженной, неудобной позе, прикрыв ладонями лицо.

— Не может быть! — наконец произнес он.

— Еще как может, — сказал Павел.

В том, что случилось дальше, моей вины не было. Я действовал, как мы договаривались. Ход партии изменил Леонид. Вместо того чтобы двинуть ладью с g1 на f1, как сделал когда-то Константинопольский, он пошел дамой на с6. Я понятия не имел, как отвечать на этот ход! Никто из стоявших вокруг не заметил перемены. Я толкнул Леонида ногой под столом. Он улыбнулся, и меня вдруг осенило. Он нашел лучший ход, и это оказалось сильнее его. Леонид не справился с собой, хотя знал, что потеряет кругленькую сумму. Он сыграл против себя. Никто из игроков — а их были тысячи! — изучавших и разбиравших эту партию, не увидел, что Константинопольский мог выиграть. Леонид превзошел учителя. Я понимал, что мне с ним не справиться. Ботвинник проиграет. Кое-кто из болельщиков почувствовал, что дело пахнет жареным. Игорь смотрел на меня, сокрушенно качая головой. Я сделал все, чтобы не потерять лица. Эта партия не станет исключением из правил. Голиаф победит, Давид будет повержен.

Виктор Володин судорожно пытался припомнить все хитросплетения глупой игры. В последний раз он сидел за шахматной доской в Гражданскую войну, во время осады Перекопа, в октябре тысяча девятьсот двадцатого года, перед самой эвакуацией армии Врангеля. Тогда ему было двадцать, с тех пор прошло сорок три года. По радостному возбуждению и ехидным репликам зрителей он сообразил, что дело принимает скверный оборот.