Жан-Мишель Генассия - Клуб неисправимых оптимистов

Каждая война когда-нибудь кончается. Сражения, бомбардировки, взрывы, сгоревшие танки и пушки, едкий запах мазута, горелого леса и стоны раненых остались в прошлом. Наступил мир. Без победных реляций и восторженных криков. Просто стало тихо, и тишина эта была гнетущей. Разрушенные до основания города. Растерянные, все потерявшие люди. Исчезнувшие улицы. Трупы, которые никто не хоронит. Толпы грязных, заросших щетиной пленных. Как такое могло произойти? Кто в этом виноват? Сможем ли мы начать все сначала? Несколько месяцев назад в Польше солдаты освобождали узников лагерей смерти. За четыре года они много чего повидали и пережили, но подобного зверства понять не могли. На языке людей этому не было названия. Груды трупов, индустрия смерти, живые скелеты, тиф… Победители испытывали горькое недоумение, им, пожалуй, было хуже, чем побежденным. Стыд, ненависть, безумие. А в апреле в Германии, в других лагерях, пленные немецкие солдаты и интернированные гражданские лица узнали, что такое «справедливое отмщение».

Восьмого мая эскадрилья Леонида последней вернулась с задания, но этот вечер не стал для него праздником. В воскресенье двадцать четвертого июня он участвовал в Параде Победы на Красной площади. Шел дождь, но это был величайший парад в истории человечества, триумфальное шествие, каких мир не видел со времен античного Рима. Сотни барабанщиков и трубачей играли марш «Прощание славянки», от которого на глаза наворачивались слезы. Участники парада печатали шаг по брусчатке, принимал парад маршал Жуков на белом коне, командовал Рокоссовский на гнедом скакуне. Штандарты и знамена поверженного рейха летели к подножию Мавзолея. Леонид трижды пролетел над Москвой во главе эскадрильи «Яков», а вечером «отец народов» вручил ему вторую звезду героя.

Отвоевав сорок семь месяцев, полковник Леонид Михайлович Кривошеин вернулся домой, в родной Ленинград, где умерли от голода, холода и болезней его родители. Почти все друзья Леонида погибли на фронте или были убиты немецкими бомбами. Не сумел он отыскать и следов любимой женщины Ольги Пирожковой, не подававшей о себе известий последние три года.

Через два дня после возвращения ему приснился кошмар. Его самолет горит, он не может выбраться из кабины, земля все ближе… В следующие ночи демоны войны продолжали терзать Леонида, он снова и снова видел во сне гибель людей, гражданских и военных, расстрелы, изнасилования и бесчинства оккупантов. Он просыпался в липком поту, с отчаянно колотящимся сердцем и сидел на кровати, уставясь в пустоту, потому что не хотел принимать выписанное майором Ровиным снотворное. Лекарства пьют только больные, а Леонид, несмотря на усталость, чувствовал себя совершенно здоровым. Он терпеливо отвечал на вопросы молодого врача, не терявшего надежды помочь другу. Дмитрий Владимирович Ровин тоже прошел всю войну, и они часто удивлялись тому, что их фронтовые пути-дороги ни разу не пересеклись. Майор Ровин не верил в силу лекарств, считал, что причина всех бед и болезней кроется в самом человеке. «Наша медицина так и не выбралась из каменного века», — говорил он с виноватой улыбкой.

Этот скептик прописывал лекарства и удивлялся, если они вдруг помогали. Они с Леонидом быстро стали неразлучными друзьями. У Ровина было три бесценных качества: ему не надоедали разговоры о войне, он много пил и отлично играл в шахматы.

— Я не знаю, как тебя лечить.

Леонид решил, что его организму необходимы максимальные нагрузки, — возможно, тогда сон наконец вернется. Он бродил один до рассвета, а как только горн играл побудку, отправлялся тренироваться с морскими пехотинцами, что было ох как нелегко. Скрытые резервы позволяли ему выполнять все задания, которые изуверы-мичманы изобретали для матросов второй статьи. Днем он занимался инвентаризацией арсенала воздушной базы, хотя никто не поручал ему эту титаническую и, по большому счету, бессмысленную работу. Он сражался с военно-бюрократической машиной, чтобы положить конец беспорядочному заказу запчастей и деталей, а поскольку ходили упорные слухи о назначении Леонида на пост командующего округом, никто не хотел ему перечить. Сергей Ильюшин предложил Леониду перейти к нему в конструкторское бюро и заниматься разработкой нового самолета дальней авиации для полетов в тыл противника, но он не хотел оседлой жизни, тем более в Москве. Он мечтал только о небе. Но Ильюшин настаивал, и Леонид согласился — при условии, что будет главным испытателем, но ответа не получил.