Артуро Перес-Реверте - Танго старой гвардии

— Признаться, я понятия не имею, что такое гамбит Маршалла.

— Я имею в виду, что даже у чемпиона мира могут быть свои уязвимые места. Аналитики на то и нужны, чтобы найти их и воспользоваться ими.

Открывается застекленная дверь соседней гостиной, и появляются советские — открывают шествие двое ассистентов, а за ними — чемпион мира с десятком сопровождающих. В глубине видны стол и шахматная доска с беспорядочно расставленными фигурами. Несомненно, Соколов тоже разбирал отложенную партию, но в отличие от Келлера делал это за закрытой дверью, допустив лишь нескольких журналистов-соотечественников, которые сейчас направляются в пресс-центр. Соколов с дымящейся в пальцах сигаретой проходит совсем рядом с Максом и, встретившись водянисто-голубыми глазами с матерью своего соперника, приветствует ее коротким кивком.

— Преимущество русских в том, что их субсидирует шахматная федерация, а подпирает весь государственный аппарат, — объясняет Меча. — Видишь вон того толстяка в сером пиджаке? Это атташе по культуре и спорту. А вон тот — гроссмейстер Колышкин, председатель Федерации шахмат СССР. А здоровенный блондин — Ростов, он сам когда-то чуть было не стал чемпионом мира, а теперь ассистирует Соколову. И, можешь не сомневаться, в этой группе по крайней мере два агента КГБ.

Они смотрят вслед русским, удаляющимся по коридору в сторону вестибюля. Коттедж, где разместилась русская делегация, стоит невдалеке от парка, окружающего отель.

— Шахматисты на Западе должны зарабатывать себе на жизнь еще чем-то. Хорхе в этом не нуждается, и в этом смысле ему повезло.

— Ну еще бы. У него есть ты.

— Что ж, можно сказать и так.

Меча Инсунса все еще провожает взглядом соперников, словно размышляя, прибавить ли что-нибудь к сказанному. Потом оборачивается к Максу, улыбается рассеянно и задумчиво.

— Что такое? — спрашивает он.

— Нет, ничего… Все нормально.

— Ты вроде чем-то встревожена.

Мгновение она колеблется — отвечать или нет. Потом как бы в нерешительности разводит тонкими изящными руками со старческими пигментными пятнами:

— Хорхе, выходя из зала, успел шепнуть мне: «Что-то не то». И мне не понравилось, как он это сказал. И как при этом взглянул на меня.

— Внешне он вроде бы держится очень спокойно.

— Он и в самом деле спокоен. Но, помимо этого, это часть его образа: он производит впечатление благожелательного, общительного человека. Привык скрывать беспокойство и делать вид, будто все дается ему очень легко. Но ты и представить себе не можешь, сколько часов труда, какие усилия стоят за этим. Какое изматывающее напряжение…

Лицо ее становится усталым, словно это напряжение изматывает и ее тоже.

— Пойдем на воздух.

Коридором они проходят на террасу, где заняты почти все столики. За балюстрадой, над которой горит фонарь, простерся темный круг Неаполитанского залива, и в этом непроницаемом пространстве мерцают, помаргивают дальние огни. Макс кивком благодарит мэтра, который подводит их к столику. Усаживаются. Заказывают шустрому официанту два коктейля с шампанским.

— А что случилось? Почему прервали партию?

— Время истекло. Каждый игрок имеет в своем распоряжении сорок ходов или два с половиной часа. Когда кто-то исчерпывает время, отведенное регламентом, или лимит ходов, партию откладывают.

Макс, перегнувшись через стол, подносит огонек к ее сигарете. Потом закидывает ногу на ногу, стараясь при этом не помять заглаженную складку брюк — привычка, усвоенная еще в те давние времена, когда элегантность входила в профессию и была орудием труда.

— А что это за конверты такие были?

— Соколов перед уходом зафиксировал положение фигур на доске, чтобы завтра восстановить его. Сейчас ход — за Хорхе. И он, записав ход, передает его арбитру в запечатанном конверте. Завтра тот вскроет конверт, передвинет фигуру на доске в соответствии с замыслом Хорхе, пустит часы — и игра возобновится.

— Значит, Соколову будет над чем поломать голову сегодня вечером.

— Не ему одному, — отвечает Меча. — Всем нам. При отложенной партии начинается тайная, скрытая от глаз игра: один соперник пытается угадать, каков будет этот записанный ход, на который ему предстоит достойно ответить; другой — понять, сыграл ли он наилучшим образом, сумеет ли противник раскрыть замысел и противопоставить ему опасную контригру.

А потому придется ужинать и завтракать, поставив на стол карманные шахматы, часами анализировать ситуацию, думать об этом, когда стоишь под душем или чистишь зубы… Вскакивать посреди ночи… Отложенная партия, как ничто другое, превращает шахматиста в одержимого.