Артуро Перес-Реверте - Танго старой гвардии

— В нескольких шагах отсюда, — добавил он, — есть ресторанчик «Пуэнтесито»: по воскресеньям отец, если дела шли недурно, водил нас туда.

— А чем он занимался?

— Всем на свете, но не преуспел ни в чем. Работал на фабрике, держал склад железного лома, возил мясо и муку… Невезучий был человек, из породы тех, что будто на свет появляются с клеймом неудачи на лбу и никакими силами уже не могут стереть его. В один прекрасный день он устал бороться, вернулся в Испанию сам и нас вывез.

— Вы скучаете по своему кварталу?

Макс безо всякого усилия припомнил, как с мальчишками играл в пиратов на берегу Риачуэло, среди остовов лодок и полузатопленных плоскодонок, качавшихся на илистой воде. И как завидовал сыну Коломбо — единственному, у кого был велосипед.

— По детству скучаю, — ответил он чистосердечно. — По кварталу — меньше всего.

— Но ведь это ваша родина.

— Ну да. Моя.

Меча Инсунса сделала еще несколько шагов, и Макс последовал за ней. Оба остановились у края тротуара — уходя в глубь мощеной улицы, в свете фонарей через равные промежутки поблескивали трамвайные рельсы.

— Ну-у, — протянула она со снисходительным сочувствием. — Истоки вашей жизни были пусть скромны, но благородны…

— Так не бывает: что-нибудь одно.

— Не говорите так.

Макс хохотнул сквозь зубы. Как бы про себя. Плеск воды, треск цикад и лягушачий хор почти заглушили этот смешок. Стало сыро, и ему показалось, что Меча зябко поежилась. Ее шелковая шаль осталась в заведении, на спинке стула.

— И что же было потом? После того, как вернулись в Испанию?

— Всего понемножку. Года два отучился в школе, потом ушел из дому, и приятель устроил меня рассыльным в барселонский отель «Ритц». Десять дуро в месяц. Плюс чаевые.

Меча Инсунса, обхватив себя руками, силилась унять дрожь. Макс молча снял пиджак и набросил его на плечи женщине, тоже не произнесшей ни слова. Его взгляд скользнул вдоль ее длинной, высоко, до самого затылка, открытой шеи, очерченной рассеянным светом далекого уличного фонаря. Тот же яркий отблеск мелькнул на мгновение в ее глазах, оказавшихся совсем близко. Ни табачный перегар, ни запах пота, ни духота, стоявшие в «Ферровиарии», не сумели перебить исходивший от нее аромат — аромат чистой кожи и еще не вполне выветрившихся духов.

— Так что об отелях и рассыльных я знаю все, — продолжал он, обретая свое обычное хладнокровие. — Перед вами стоит высокий специалист, в совершенстве владеющий искусством опускать письма в почтовый ящик, не спать ночами на дежурстве, одолевая искушение прилечь на диван, передавать сообщения и бегать по холлам и гостиным, выкликая настойчиво «Сеньора Мартинеса просят к телефону!» и стараясь отыскать этого сеньора Мартинеса за краткий промежуток времени, на которое хватит терпения у того, кто ждет с трубкой возле уха…

— Могу себе представить, — сказала она, явно позабавленная. — Целый мир…

— О-о, вы бы сильно удивились, узнав, какие чувства бушуют за двумя рядами золоченых пуговиц или под несвежим пластроном бессловесного лакея, разносящего коктейли.

— Вы меня пугаете… Уж не большевик ли вы?

Макс коротко рассмеялся. И женщина подхватила его смех.

— Нет, не пугаю. Хотя должен был бы.

Перчатка Мечи Инсунсы, которую она вложила ему в нагрудный карман на манер платочка перед тем, как Макс отправился приглашать на танец блондинку, казалась в полутьме диковинным крупным цветком в бутоньерке. Макс подумал, что так между ними установилась некая связь почти интимного свойства. Что-то вроде почти неуловимого и безмолвного сообщничества.

— Кроме того, — продолжал он все тем же легким тоном, — я превосходно разбираюсь в чаевых. Вот вы с мужем в силу своего социального положения лишь даете их, а потому и понятия не имеете, что клиенты бывают достоинством в одну, три и пять песет. Такова истинная классификация постояльцев, неведомая тем, кто по ошибке относит себя к блондинам или к брюнетам, к долговязым или коротышкам, к промышленникам, путешественникам, миллионерам, инженерам-путейцам… Существуют даже постояльцы по десять сентимо — пусть даже за номер они платят хоть сто песет в сутки. Именно к этой категории они и принадлежат, а к другим не имеют отношения.

Женщина ответила не сразу. Она, казалось, о чем-то очень сосредоточенно думает.

— Полагаю, — произнесла она наконец, — что для наемного танцора чаевые тоже немаловажны.

— Ну разумеется. Если угодить даме, с которой протанцевал вальс, она может незаметно сунуть в карман банкноту, а это избавит тебя от забот на вечер или даже на целую неделю.