– Скотина! Из каждого шага рад выгадать скотскую выгоду.
У Л ун, сделав вид, что не слышит, убр ался на внутренний двор.
Ему д ень ото дня всё трудней было сдерживать похоть. Полночные буйные страсти колючим плющом обвивали конечности юного тела, грозя стать в любое мгновенье помехой на трудном пути. Развалившись на цвета коричневой меди шелках, У Лун думал, насколько ж тускла и бесцветна была его прежняя жизнь в разнесчастном селении Кленов и Ив. Но всё изменилось, и кто я теперь? Я елда. С обнаженной блестящей головкой елда, что висит для прикрасы у входа в торговую залу. Никто ни читал его мыслей, не видел, как в юной душе океанским прибоем вздымаются и ниспадают валы похотливых страстей, не прознал, что под призрачным светом луны вызревает угроза лабазу.
Отягощенная плодом Чжи Юнь очень быстро приелась У Л ун’у. Естественным ходом вещей целью похоти стала Ци Юнь. Как-то раз та застала неловкую сцену – забившийся в угол У Л ун пускал слюни над малопристойного рода повязкой. Ци Юнь распахнула тяжелую створку, притиснув У Л ун’а к стене:
– Хорошенько смотри, пес бесстыжий. Насмотришься, можешь сожрать эту дрянь.
Половина залитого краской лица показалась в щели меж стеною и дверью:
– Я просто смотрел: посмотреть не подсудное дело. Мне яйца за это откусишь?
Ци Юнь рассказала сестре, но та вместо того, чтоб сердиться, взял ась хохотать:
– Теб я-то кто дернул развесить добро ненаглядное? Флаг что ли к празднику? А мужики, они все таковы: что видят, на то и кидаются.
Столь благодушный ответ озадачил Ци Юнь:
– Ну а совесть-то есть у него? А тебя не волнует? Он всё же твой муж.
Чжи Юнь, перестав ухмыляться, вцепилась в свой ноготь зубами:
– Что толку в волненьях? – огрызки пунцового ногтя один за другим облетали на ложе. – Я так перед ним виновата.
Ци Юнь отвернулась:
– Блевать меня тянет от вас.
С неуклюжим упорством У Л ун продолжал домогаться Ци Юнь, отвергавшей с брезгливою миной его притязанья. Ночами, закрыв дверь на пару задвижек, Ци Юнь забывалась тревожною дремою и как-то раз пробудилась, услышав возню: всунув в щель длинный нож, У Л ун резал задвижку. Увидев во тьме остриё Ци Юнь аж подскочила от страха. Безумная выходка больше пугала, чем злила. Ци Юнь заметалась по спальне, пытаясь найти чем бы выбить елозящий нож. Не желая тревожить больного отца, не решаясь будить любопытных соседей, она не кричала, стремясь незаметно от всех преподать наглой псине урок. Натолкнувшись в углу на известного рода горшок, Ци Юнь бросилась к двери:
– Входи же, скотина!
Ци Юнь распахнула тяжелую дверь. На крыльце истуканом застыл обнаженный У Л ун. Бледный свет проглянувшей сквозь тучи луны омывал его члены.
– Входи, – стиснув зубы, Ци Юнь размахнулась горшком, обдав гостя его содержимым.
У Л ун дико вскрикнул. Ударился оземь обр оненный нож. Хлопнув дверью, Ци Юнь одурело смотрела, как в щель над порогом вливается смрадная жижа. Лишь в это мгновенье, прижавшись спиной к косяку, Ци Юнь стала трястись в горьком сдавленном плаче:
– Что это за жизнь? Только мука и боль. Лучше смерть: так хотя бы спокойней.
Отчасти «робея в смущеньи отверзнуть уста», отчасти страшась осложнить ход болезни – она уповала на то, что, окрепнув, хозяин опять возьмет в руки лабаз – Ци Юнь не решилась поведать отцу о ночном происшествии. Но через день, войдя в спальню больного, она обомлела – лежащий в кровати хозяин сжимал в руках старый, изъеденный ржою топор. Подбежав к его ложу, Ци Ю нь отняла здоровенный колун:
– Да на что он тебе?
Посмотрев на нее парой мутных безжизненных глаз, тот мотнул головой:
– Для тебя. Я вчера с ним полночи возился. Зубами в кровать затащил.
– И зачем мне топор? Скоро лето, поленья не надо колоть...
– Расколи этой псине башку, – устремив в пустоту отрешенный невидящий взгляд, еле слышно промямлил хозяин. – Еще раз пристанет, ты череп ему расколи. Сам я встать не могу, расколи за меня.
Ци Юнь с мертвенно бледным лицом запихнула топор под кровать и, поднявшись, взял ась как ни в чем не бывало выравнивать ком одеяла:
– Я вижу, твой ум помутился, отец. Ты спокойно лежи, о семейных делах не заботься. А с ним я управлюсь.
Читать дальше