Еще долго У Л ун отводил прочь глаза при любом появленьи Чжи Юнь. Он не смел бросить взгляд на её ярко красные тонкие губы. Он не смел бросить взгляд на её налитой выпирающий зад. И не то чтобы в нём говорила стыдливость. Скорее он просто таился, страшась, что блеск глаз сможет выдать его потаенные мысли. Темный огонь, полыхавший в глубинах души, скрытно тлел в его черных зрачках.
Как-то утром У Л ун, волоча через внутренний двор тяжеленные ведра с водой, вдруг услышал скрип ставень. В раскрытом окне показалась Чжи Юнь, поманившая в темный покой указательным пальцем. Чего затевает? У Л ун нерешительно сунулся в дверь. Сидя возле настольного зеркала, барышня сонно чесала длиннющие пряди. Чжи Юнь сохраняла молчанье, в покоях был слышен лишь свист деревянной расчески. Зевнув, глянув в зеркало, барышня томно вздохнула.
– Ты в лавку со мной собирайся, – оставив расческу, Чжи Юнь взбила челку руками. – Я туфли тебе прикуплю. Может, пару носков заодно.
– Это как? – удивился У Л ун. – Отчего вы мне, барышня, туфли?
– В рванье целый день на морозе. Смотреть сердце зябнет.
У Л ун приподнял одну ногу. В носке прорезиненной т уфли зияла немалых размеров дыра, обнажавшая два желтых ногтя – подарок хозяина, что отыскал эту рвань у себя под кроватью.
– Мне в этих привычно. Побольше работать, и стынь не берет.
– Тебе нравится мерзнуть? – Чжи Юнь, обернувшись, прищурила глазки. – Коль нравится, туфли тебе ни к чему. Получается, зря навязалась.
– Не говорите так, барышня, – спешно прижал руки к сердцу У Л ун. – Я ведь знаю, у барышни доброе сердце. Пусть я и безроден, и беден, но тело ведь тоже из плоти и крови. Так как же мне нравится мерзнуть?
– Смотри, догадался, – Чжи Юнь стала пудрить лицо. – Я не злюка, как эта Ци Юнь, всем несчастным всегда сострадаю. А выпадет горе самой, кто меня пожалеет?
– Вам горе? Как можно? Ведь вам от рождения честь и богатство.
У Л ун глянул в зеркало. В нем отражался страдальческий лик старшей барышни. Как необычно.
– Все беды для нас, – поразмыслив, продолжил У Л ун. – Это Небо блюдет равновесие: вслед за счастливым род ится несчастный. Вот мы, получается, с барышней пара.
– Какая мы пара? – мгновенно сменив выраженье лица, Чжи Юнь выдала едкий смешок, ткнув У Л ун’у под нос указательным пальцем. – Я пара тебе, говоришь? Я от смеха помру!
У Л ун покраснел:
– Я про то, что несчастье со счастием пара. А мне моя доля понятна.
Как только Чжи Юнь позвала его в лавку, на зов прибежала Ци Юнь, заступив им дорогу у самых ворот:
– Головой захворала, с мужланом по улице шастать? Ему же работать пора.
– Псина добрая путь не заступит, – Чжи Юнь оттолкнула сестру. – Ты чего на дороге торчишь? И к мужлану ревнуешь? Гляжу, он босой, так пойду ему туфли куплю.
– Да ты просто сама доброта! – ухмыльнулась Ци Юнь. – Взяла деньги с прилавка, давай благодельничать. И как самой не противно?
– Всё вздор! – Чжи Юнь выгнула тонкие брови. – Все деньги, какие ни есть, мне почтенный пожаловал. Трачу на что пожелаю, тебе дела нет!
Обернувшись к У Л ун’у, Чжи Юнь продолжала кричать:
– Чего встал!? А ну топай со мной!! Наплевать на неё, на кислятину.
Тот, привалившись к стене, утомленно внимал их бессмысленной распре. В душе он слегка ненавидел обеих сестер. Эка невидаль – туфли. Не купят, и ладно. Меня-то зачем в эту склоку втянули?
– Вы там не шумите, – на крик вышел сдвинувший брови хозяин. – Соседи услышат, и впрямь превеликое дело, решат. Ну-ка выпусти их, это я её туфли купить надоумил. А ты попрочнее товар выбирай. Человек он рабочий, из кожи ему не годятся.
У Л ун обратил свою злость на хозяина. Держит нос п оветру, старый пройдоха. Чего ж не сандальи велел ей купить? Из соломы сандальи, куда уж дешевле. У Л ун уже понял, его здесь на деле никто не жалеет. Сочувствие и доброта словно лужи на улице после дождя. Мелкие, будто бесплотные, тают они при любом дуновении ветра, под первыми солнца лучами. Плевать, что мне купят: меня не купить, коль никто человеком меня не считает.
Ненависть словно чугунная гиря. Сколько ни три её, сколько ни смазывай, гиря останется гирей, что давит на самое сердце.
Зимними днями У Л ун щеголял в парусиновых туфлях на вате, подобранных в лавке Чжи Юнь. Зимою на улице Каменщиков обдирает лицо лютый северный ветер. В расщелинах старой брусчатки вода по ночам превращаются в лед. Но хуже всего ранним утром, когда ледяная промозглая стынь пробирает до самых костей. У Л ун’а страшила зима, но еще до рассвета он должен был, сбросив своё одеяло, плестись к перекрестку за хлебом, лепешками и молоком для хозяйской семьи. На глазах поднимавшихся рано хозяек – с дрожащим в ознобе лицом он бесцельно слонялся по рынку с нагруженной снедью корзиной. У Л ун укрывал от прохожих глаза, но внимательный взгляд смог прочесть бы в них ненависть и нетерпенье.
Читать дальше