Аноним -- - Незабудки

-- Это вы...Вы ее сын?

Я кивнул.

-- Явились наконец, -- в ее голосе звучало равнодушное раздражение. -- А она, между прочим, вас вчера весь

вечер ждала. И ночью бредила. И...

-- И... А сегодня? -- глупо спросил я.

-- Сегодня она уже ничего не понимает. Никого не узнает.

-- Может, ей домашней еды принести? Какого-нибудь бульона, или котлет с пара?

-- Хватились! -- злобно бросила сестра. -- Какая еда, какие котлеты. Ваша мать со вчерашнего вечера не может

глотать. Воду ей вводим через трубку. А сегодня с утра у нее уже не отходит моча.

-- Что?! -- переспросил я, не понимая, какая связь между моей личностью и не отходящей у мамы мочой.

-- Моча, говорю, не отходит! -- повторила она, глядя на меня с такой ненавистью, будто я был виноват и в

этом, и вообще во всей маминой болезни.

-- А что это значит? -- зачем-то продолжал уточнять я, точно запоздалый интерес к маминому состоянию

могло на что-то повлиять.

-- Что-что.. Это означает, что организм перестает функционировать. Отойдите к окну, мы сейчас ей катетер

попытаемся вставить.

-- Зачем? -- я уже не мог остановится; вопросы лились из меня такими же водопадом, как какая-нибудь речь

о живописи.

-- Затем, -- с неожиданным спокойствием пояснила медсестра. -- Что если моча застаивается внутри, то

организм отравляет сам себя продуктами своего распада.

Я молчал.

-- Ну-ка -- что я сказала? Отошел к окну и отвернулся, нечего тут смотреть.

Я повиновался. Уставился в синеющий под вечернем полусветом снег

больничного двора. Но стекло, с наступлением сумерек теряющее часть своей прозрачности, отражало

призрак происходящего за моей спиной.

И я видел, как сестра откинула одеяло -- мне показалось, ко мне хлынула новая волна тяжелого смрада,

который я, побыв в палате некоторое время, уже почти перестал замечать.

Она подняла и согнула в голенях тонкие желтые мамины ноги и, раздвинув, принялась что-то делать

между ними. Этого зрелища я не мог выносить даже в отражении и закрыл глаза.

Зато наконец услышал мамин стон. Она хрипела тяжко, по-звериному; этот звук сам по себе накладывался

на равномерное свистящее дыхание, и мне сделалось настолько жутко, что захотелось бежать отсюда, даже

если бы для того пришлось выскочить в окно.

Сестра возилась долго, мама продолжала хрипеть. Потом опять загремела дверь, и, снова открыв глаза, я

увидел как к маминой постели приблизилось отражение мужчины в белом халате.

-- Что тут? -- отрывисто спросил он.

-- Ничего, -- отчаянно сказала сестра. -- Ни капли.

-- Н-да... Терминальное состояние, -- сказал врач и добавил что-то на латыни.

Сестра оставила маму в покое, уложила ровно ее ноги и прикрыла одеялом.

-- А это еще кто? -- спросил доктор, заметив наконец на фоне окна мою темную фигуру в роскошном черном

пальто с шелковой подкладкой.

-- С-сын... -- бросила она так, будто произнесла одно из грязных ругательств.

Я подошел к врачу.

Он молча смотрел на маму. Потрогал ей пульс, раздвинул веки и заглянул в зрачки.

И наконец поднял глаза ко мне.

У него было умное, усталое, измученное и равнодушное лицо в золотых очках.

-- Что... это? -- тихо прошептал я.

-- Это агония.

-- Маме станет лучше ? -- не удержался я от глупого вопроса.

-- Я повторяю -- это а-го-ни-я. Предсмертное состояние.

-- И...

-- Это может длиться несколько часов или суток. Возможно, в какой-то момент перед смертью она придет в

сознание и вас узнает. Но все равно это конец.

И развернувшись на каблуках, он ушел, обдав меня волной воздуха от разметнувшихся пол халата.

Сестра исчезла еще раньше.

И я остался вдвоем с мамой.

Вернее, с ее телом, с ее свистящим дыханием, перемежающимся редкими хрипами.

Мама продолжала время от времени стонать. Видимо, сестра с катетером причинила ей боль. Или она

стонала не от боли? Наверное, в таком состоянии человеческое тело уже перестает вообще что-либо

ощущать?

Я этого не знал. Я никогда не интересовался ни медициной ни биологией.

Я придвинул стул и сел рядом с маминой койкой.

Опять нашел ее руку и попытался взять в свою. Рука мамы была еще теплая но уже совершенно неживая.

Я наконец понял, что мама в самом деле умирает.

Что в эти часы, текущие незаметно и неумолимо, из нее убыстряющимся ручейком вытекает жизнь.

Ее жизнь. К которой так крепко привязана моя.

Мне стало жарко в душной палате.

Я снял свое пальто, кинул на подоконник -- туда, где уже валялась моя шикарная шляпа с широкими