Санджай Гупта - Тяжелый понедельник

— Ты потерялась? — насмешливо спросил он.

Тина отпрянула, поморщившись от резкого табачного запаха, повернулась и с бьющимся от страха сердцем побежала прочь, но тут же столкнулась с каким-то мальчиком-подростком.

— Осторожнее! — крикнул он.

Тина огляделась. Стало совсем темно. Впереди в мелькании огней виднелся какой-то аттракцион с кувыркавшимися и падавшими кабинками, откуда доносились истошные детские вопли. Посетители праздно бродили среди ярких огней, освещавших ларьки, карусели и горки. Ей вдруг показалось, что она никогда в жизни не увидит свою семью. На глаза навернулись слезы, ей стало страшно. Она остановилась и начала разглядывать проходивших мимо людей.

Именно в этот момент она услышала переливчатый, мелодичный и причудливый свист. Так свистел только ее отец, когда на пляже звал к себе заигравшихся в воде детей. Она бросилась на свист и через секунду обнимала ноги отца.

— Папка!

— Привет, мартышка!

Тина всегда знала, что отец выручит ее в любой ситуации, на него можно было положиться как на каменную стену. Она обожала его. И сейчас она сняла трубку и набрала номер. Отец ответил после первого же гудка.

— Привет, пап.

— Привет, Тина. Вот не думал, что ученые доктора встают в такую рань. — Он любил поддеть дочь, работавшую в именитой базовой больнице, но в самом этом поддразнивании явно слышалась гордость за успехи своей любимицы. Впрочем, отец и сам сделал карьеру в крупной больнице. Практику своего отца в Вермонте принял уже на седьмом десятке.

— Захотелось узнать, что там у вас происходит.

— У нас происходит первый снегопад. Целое событие — сломанные ребра, сердечные приступы, растянутые связки. Но зато красиво. Чем же ты занята в такой ранний час?

— Ничем, просто захотела узнать, как у тебя дела.

— В любой момент, как только ты захочешь помочь своему старику, я готов поменять табличку на двери. Как тебе «Риджуэй и Риджуэй. Традиции врачевания».

— Заманчиво звучит.

— Я серьезно, мартышка. Приезжай. В любое время.

— Спасибо, пап.

Тина попрощалась, положила трубку и явственно представила, как отец в вермонтской глуши принимает больных и ездит на вызовы, совмещая в одном лице акушера, гинеколога, врача общей практики, уролога, онколога и прочих специалистов. Она всегда восхищалась деревенскими врачами, которые в критических ситуациях могли положиться только на свои знания и опыт. Интересно, как бы отец отнесся к тому, если б она уволилась из Челси? Тина рассердилась на себя за этот вечный вопрос. Отец всегда был для нее непререкаемым авторитетом. Она восхищалась им, но отдавала себе отчет в том, какое влияние он всю жизнь на нее оказывал. Когда брат не оправдал надежд и не стал врачом, семья решила, что Тина станет доктором и сделает в медицине научную карьеру. Несомненно, специальность она выбрала сама, но все остальное было предопределено. Об этом она думала, когда услышала, что проснулись дети.

В это время Хардинг Хутен стоял на заднем крыльце дома и внимательно прислушивался. Ничто не приводило его в такой душевный трепет, как утренний птичий хор. Он слушал пение кардиналов, плачущих горлиц, частый, как пулеметная очередь, стук дятла. А это кто — синешейка? Хутен получал неизъяснимое наслаждение от своего увлечения орнитологией, хотя времени на птиц у него было очень мало. Собственно, он мог позволить себе отвлечься только в эти предрассветные часы, когда просто слушал птиц, не видя их.

Это увлечение началось у Хутена на первом курсе университета, когда один однокашник подошел к нему и спросил, не «птицелов» ли он. Хутен задумался, пытаясь вспомнить, как звали того парня. Он и сам был похож на аиста. Как же, черт, его звали? Хутен напрягся. В последнее время он все чаще стал забывать имена, адреса, прежние события. В такие моменты он бросал все и старался вспомнить. И в конце концов нейронные связи в мозге срабатывали, он вспоминал нужную вещь, но с каждым годом это становилось все труднее.

И вот он явственно представил себе своего бывшего сокурсника — высоченный как каланча, шести футов шести дюймов ростом, в джинсах и в джинсовой же рубашке. В таком наряде он щеголял всегда, когда не был на лекции или в клинике. Хутен вспомнил, как этот парень, склонившись к больному, внимательно слушал его, тщательно собирая анамнез. Выразительные глаза всегда блестели — то ли от слез, то ли от внутренней радости. Он воплощал собой сострадание и сочувствие. Поражало его умение вести себя с больными. Хутен окончательно вспомнил: Скотт! Да, того парня звали Клинтон Скотт. Хутен облегченно вздохнул: значит, он еще не очень стар. Однокурсники называли Клинтона Великим Скоттом, ибо больные поверяли ему свои самые темные тайны — алкоголизм, домашние неурядицы и даже сексуальные проблемы — за десятки лет до того, как словосочетание «эректильная дисфункция» зазвучало в коммерческой рекламе из уст атлетически сложенных мужчин со скорбными лицами. Хутен еще раз облегченно вздохнул. Клинтон Скотт. Больше всего на свете Хардинг Хутен страшился старческой потери памяти.