Сергей Аман - Сирень под пеплом

Ах, как они бегут, ах, Николай Васильич! Они бегут туда, куда спустилось солнце, забыв, что завтра солнце встанет за спиной. Ну что ж, прощай, покой! Неумный, но не злой. Какой? Да вот такой, когда не нужно слов - оправдывать себя. Когда слова нужны, чтоб толковать теченье событий жизни сей - ведущей, но куда? Когда понять готов, что твой покой - в движеньи, то бишь покоя нет. Неопытно любя, ты принимаешь жизнь, но не она тебя... И хочется понять! И объяснить волненье!.. И вот они бегут. Ни ночи нет, ни дня.

Ах, скука в нас самих. Ни печенью, ни почкой не перегнать её. Однако чем помочь им?.. Что ж пустоту толочь-то? Мир накрывает ночь и... Пуста загадка мумий. Но ночь - пора раздумий... Всё остальное - в прочем.

Май 82 – октябрь 87 г.

Ничего не выносите с кладбища.

Народная мудрость.

Мишка Юрьев был мужик маленький, но чувствительный, вот только в Бога не верил. И не то чтобы не верил, а в церковь не ходил. Все ж таки в глубине души была острастка, но поднималось все внутри протестом, когда указывали ему, как и что делать, чтобы Бога умилостивить. Не для того ж он жил! А для чего жить - церковь тоже ответа не давала.

Лишь когда Ириска померла, в церковь вошел на отпевание. И когда у гроба жены стоял, под заунывное пение попа не крестился, хоть рука и тянулась, а только крепче в кулаке шапку стискивал, а из глаз слезы катились. Поднимал он руку с шапкой, будто пот смахнуть, а сам слезы отирал. Да еще прикрывался левой рукой, как бы на часы смотрел. "Командирские", ее подарок, любимые, бесценные...

Вот к ней, к Ириске, Ирушке-игрушке своей, и собрался он в очередной день поминовения. Да решил сначала могилки родителей навестить, чтобы к Ирочке со спокойной душой... Прокатил он на велосипеде через весь свой районный центр на окраинные Уползы, куда стали хоронить уже давно, с тех пор как перестали принимать упокойников на городском кладбище. Помянул, сидя перед железными крестами мамку с папкой, остатки в четвертинке и закуску нехитрую - хлеб с колбасой да огурец соленый - в холстинную сумку собрал и прикрутил ее к рулю, можно ехать к Ирочке. Ей-то повезло: на городском к матери под бочок положили, в тещину могилу, давнюю.

И уж ногу он было закинул за раму, как вдруг бросились ему в глаза росшие вдоль по оградке цветики. Голубенькие, как бы дрожащие на ветру, вызывали они и жалость, и сострадание. А главное - Мишка-то это знал, специально когда-то искал такие - назывались они ирисы! И так ему захотелось взять их к Ириске своей, такой же голубоглазой и беззащитной в его памяти, что не удержался он, подкопал заскорузлыми пальцами неглубокие луковичные корни в рыхлой кладбищенской земле, соорудил из валявшейся на соседнем холмике старой газеты подобие коробки, уложил бережно цветы и приладил осторожно к велосипедному багажнику. Подумал, шнурки из ботинок вынул и, пропустив через проткнутые в бумаге дырочки, прикрутил к металлическому основанию.

Недавно смазанные педали крутились легко, почти без нажима, и на душе было грустно и легко, как в какие-нибудь осенние праздники. И полгорода уже проехал он, как случилось странное происшествие. Вдруг он понял, притормаживая на длинном и все более круто падающем к реке спуске, что тормоза у него не держат. Педали стоят, а тормозов нет. И велосипед все набирает и набирает скорость. А впереди поворот. И вылетает из-за поворота огромная черная машина с металлической решеткой впереди - "Джип Чероки", что ли. Сын одно время все автожурналы таскал. Да разве ж разберешь эти иномарки! И летят они друг другу навстречу, и вот-вот уже столкнутся. Оцепеневший велосипедист никак руль не вывернет, а джипу так и вовсе все до смеху - крутые пацаны в нем. Шеф послал на речку машину помыть - как тут не расслабиться. Ширнулись, купнулись, теперь отдыхают с интересом. Мишка еще сильнее жмет на педали, и они вдруг срываются. Потерявши равновесие, он случайно увиливает от надвигающейся громады джипа, и несется, все больше заваливаясь, прямо в редкий штакетник чьего-то палисадника.

Хруста он не услышал, да и не помнит ничего. Это со стороны было видно, как влетевший с коротким треском в низенький заборчик велосипед остается стоять в нем как вкопанный, а продолжающий движение маленький мужичонка выкручивает в воздухе сальто, во время которого с коротких его ног отправляются в свой полет черные кирзовые ботинки, и траектории человека и его принадлежностей расходятся. Человек по дуге приземляется на завалинку, только не мягким местом, а твердым, то бишь головой, а прямолетящие ботинки со звоном рассыпают стекла низкого окна. Лицо пожилой женщины, испуганно вскрикнувшей в глубине комнаты, а затем боязливо выглянувшей в пустую раму и охнувшей, исчезает, а через несколько мгновений вся ее дородная фигура выплывает из дверного проема с непонятно к кому обращенным: "Что ж это такое, а? Что ж это такое?"