Сергей Аман: Сирень под пеплом

Что за крик?

Следящий за пригрезившимися мыслями-видениями Воха упускает происходящее наяву. Он не видит, как, допев, Сашок отставляет за спинку гитару, как, привычно ухмыляясь для начала разговора, выкидывает вопрос:"Что, мюрзики, живём порожняком?", - как неизвестно почему принявший это восклицание на свой счёт Халим, мешающий в горсти кости, мгновенно, неожиданно легко при своей комплекции вскакивает и запускает ему в лицо игральные кубики, как тут же подхватываются остальные, как удерживает Шоха рвущегося с криком:"Я твой нос топтал!" - к Сашку Халима, как побледневший оскалившийся огромный Сашок в стесняющем движения узком проходе принимает бойцовскую стойку, как нервно хихикающий Колян тянется через стол скрюченными пальцами, толкая боком его, Воху, который, вцепившись в край стола, смотрит снизу вверх, не зная, что предпринять. Шоха ловит руку Халима и, прижав к себе, шепчет что-то ему в прыгающее возле губ ухо. Наконец тот выдёргивает руку и, вздымая злобными выдохами крылья носа, резко садится на кровать, плавя взглядом подножный песок.

- Хорош махаловки устраивать, пацаны! - Шоха садится. - Хотца попрыгать - идите в ресторан, там теперь по выходным дискотеку устроили.

- Ара, да там одни фраера зелёные, - Колян всё ещё подёргивается. - Я тада шёл - вылетает шобла, лупые все, ара, и давай махаться, ага! Биксу не поделили! А сами ещё куда сувать не знают... Фраер-ра!

Смачное "ара" - непременное присловье ребят, выросших в знойной республике. Эта связка как смазка в путаной, вихляющейся речи наших современников, не обременённых ни большими познаниями, ни тяжёлой памятью, ни изощрённой фантазией. Их лексикон, девственность которого почти не потревожила школьная премудрость, рождён укладом их жизни, складывающимся из отношений на работе, у кого - более, у кого - менее нужной им самим, да семейных отношений, у кого - с родителями, у кого - с собственными жёнами и детьми, а у кого - и с теми, и с другими вместе. Особую статью составляют отношения товарищеские. Это та питательная среда, что из лексикона образует местный жаргон, грани которого оттачиваются множеством различнейших мелочей - от индивидуальных наклонностей до общих условий воспитания улицей. А через улицу здесь проходят все. Проходят, чтобы дойти до нерегулярно привозимой пивной бочки, именуемой "коровой", и, толкаясь среди осаждающей её разгорячённой зноем и жаждой разновозрастной и разнохарактерной подковы, замкнутой грузно лежащей на двух колёсах жёлтой цистерной, тянуть полтинник или трёшник невозмутимому малому в считающейся белой куртке и выдаивать её до капли. Чтобы вот так вот вечером собраться в чьём-нибудь дворе и, насильно глотая уже тепловатую, медовую на цвет, но не принимаемую нутром жидкость, отдаться неприхотливым ассоциациям памяти, когда разговор перескакивает с одного предмета на другой, повинуясь не изысканной логике интеллигента, а смутным, беспорядочно накопленным впечатлениям жизни, выдёргиваемым из хранилища извилин то косвенным вопросом, то придаточным предложением, а то и просто опустошённо-радостным состоянием организма. И в порожних паузах чувствовать благодатный покой природы, основанный на беспрестанном шелесте и треске населяющих необильную растительность насекомых, на лае, вое и кашле где-то в близких и далёких подворьях содержащихся одомашненных животных, на мягком дуновении живительного вечернего ветерка, ласкающего нежностью глухую кожу лиц. И забываются, уходят в потаённые углы сознания семейные неурядицы, передряги с начальством, вся потно-суетливая, тянущаяся часами, несущаяся неделями жизнь, высасывая время, данное человеку в радость. Остаются друзья, обшарпанный стол с нехитрой закуской, пиво, тёплый вечер и умиротворение души, знающей, что здесь-то она среди своих. И вот уже разговор снова прыгает по знакомым неиссякаемым темам, а Сашок в знак примирения идёт за банкой спирта, припрятанной в его газике. Он возвращается как раз в тот момент, когда Шоха вспоминает свои предармейские годы, в которые они устраивали танцы под магнитофон в городском насквозь пропылённом парке на обнесённой редкими железными прутьями асфальтовой площадке.

- Чо там Нязик? - спрашивает Колян, собирая под разлив посуду.

- Х-ха, он из-под мамки отвёртку выкопал и закопался в свою жестянку, только мослы торчат.

- Ты ему сказал?

- Ща приду, грит, разливайте!

- Ну давай!

И опять плывёт по кругу трёхлитровая стекляшка.