Ольга Разумная - Будни ГКБ. Разрез по Пфанненштилю

— Ладно, проходите, — пряча в карман сторублевку, разрешил Василий. — Только вы уж начальству меня не выдавайте, а то Анатолий Григорьевич голову снимет. Он и так велел звонить ему каждый раз, когда вы приезжаете.

— Звонить? Зачем?

— Понятия не имею, — пожал плечами не в меру болтливый охранник, — может, встретить вас хочет, почтение оказать…

— Вот ведь старый лис, наверняка что-то задумал, — бормотал себе под нос Нейман, торопливо шагая по центральной аллее к первому подъезду. — И как это я сразу не догадался, что между мной и Томочкой стоит Лысачев, что именно из-за него я уже больше трех недель не могу поговорить с женой. А вдруг ей стало хуже, вдруг ей нужна моя помощь, поддержка? Да что бы там ни было, я муж и хочу знать всю правду! Никто не вправе скрывать ее от меня, даже мой лучший друг и учитель!

Полный праведного гнева, Борис Францевич на одном дыхании поднялся по лестнице, почти бегом миновал длинный, ярко освещенный коридор и без стука распахнул дверь в комнату жены. Картина, представшая перед его взором, заставила Неймана моментально забыть о мелких нападках на старого учителя. В небольшой, по-домашнему уютно обставленной комнате тихо играла музыка. Его жена в легкомысленном шелковом халатике лежала в объятиях незнакомого седоволосого мужчины, рука которого по-хозяйски устроилась на ее полуобнаженной груди. Пара напоминала утомленных страстью любовников, заснувших после бурной ночи. Словно громом пораженный, Нейман в нерешительности застыл на пороге, его ноги будто приросли к полу, мозг отказывался осознавать увиденное. Неожиданно чья-то ладонь осторожно легла на его плечо. Обернувшись, он увидел Лысачева.

— Пойдем, Боря, незачем тебе тут стоять, — тихо проговорил профессор и, подтолкнув Неймана к выходу, захлопнул дверь в комнату Тамары.

Лишь в его кабинете Борис Францевич вновь обрел способность говорить:

— Почему она со мной так? За что? Ведь я был ей хорошим мужем! Мы прожили вместе трудную, но счастливую жизнь! Я и подумать не мог, что моя Томочка способна на предательство! За что она делает мне так больно? За что?!

— Ну, будет, Боренька, будет. — Анатолий Григорьевич достал из бара бутылку Hennessey и разлил благородный напиток по пузатым бокалам. — Лучше выпей, выпей как лекарство, может, тогда немного успокоишься и поймешь, что это не Тамара делает тебе больно, а ее болезнь.

Но Борис, словно не слыша слов учителя, как заведенный твердил свое:

— Не надо меня жалеть и все списывать на ее болезнь, это подлость, обыкновенная человеческая подлость и предательство!

— Да прекрати ты, в конце концов! — Устав от бессмысленных стенаний, Лысачев раздраженно стукнул кулаком по столу, от чего хрустальные бокалы мелодично звякнули. — Выпей коньяк и послушай меня.

За долгие годы знакомства Нейман ни разу не слышал, чтобы Лысачев хоть на кого-то повысил голос, поэтому окрик учителя возымел свое действие. Борис перестал причитать, залпом махнул коньяк и уставился на профессора.

— Вот и молодец, хороший мальчик, — тоже пригубив из своего бокала, облегченно вздохнул Анатолий Григорьевич. — Честно говоря, я надеялся, что успею подготовить тебя к этому разговору и ты воспримешь происходящее не так болезненно, однако жизнь, как обычно, распорядилась по-своему…

— Так вы давно обо всем знали? — На лице Неймана отразилась смесь обиды и удивления. — Знали и не остановили?

— Пойми, Боря, это невозможно остановить. И если бы чувства сейчас не застилали твой разум, ты как врач сам понял бы это. Болезнь Альцгеймера — штука страшная и неизлечимая, а главное, она характеризуется прогрессирующим нарушением работы головного мозга. Ты понимаешь, что я имею в виду? Всего два года назад Томочка просто теряла дома очки, оставляла включенной плиту и незапертой входную дверь. Мы списывали это на усталость и временную рассеянность. Потом она начала путать имена близких людей, забывать, как они выглядят, их дни рождения. А со временем она уже с трудом вспоминала названия самых обычных, всю жизнь окружающих ее предметов, более ощутимыми стали сбои в речи, участились перепады настроения. Появилась раздражительность, порой даже агрессия. Ну, вспомни, Боря, ты же сам жаловался, что прямо у тебя на глазах всегда спокойная, уравновешенная Тамара превращается в совершенно другого, незнакомого тебе человека.

— Все я помню! — нетерпеливо махнул рукой Нейман. — Только при чем тут это?

— Да как это при чем?! — Анатолий Григорьевич сдерживался из последних сил. — Борис, прекрати вести себя как обиженный и оскорбленный муж, начни мыслить как врач! Болезнь твоей жены постоянно прогрессирует, и сейчас, к моему великому сожалению, она перешла на следующую стадию.