Александр Торопцев - Охрана

– Долго спишь, – осторожно сказал Генашка, будто боялся силой голоса своего потревожить дым, слабо освещаемый с улицы.

– Сам удивляюсь, проспал, – по-простому ответил Федор Иванович, невольно оглядываясь, осматривая избу.

Собственно говоря, осматривать в ней было нечего. Большая комната с печкой напротив входной двери, сломанный телевизор в углу под иконой, кровать с хозяином, пол, потолок, бревна в обхват. Изба-то хорошая, что и говорить, да порядка в ней нет. Не так давно подняли ее почти на метр, крыльцо по старинке срубили, надежно то есть, не спеша, не за деньги, а на совесть. По всему видать, жить да поживать хотели в этой избе, а не дымить денно и нощно на кровати-то лежа.

Позднее утро. Небо дымного цвета, но не сиреневого, сигаретного, а серого, по майски равнодушного, то ли усталого от черемуховой прохлады, то ли чем-то очень недовольного. Улица. Колонка для тех, кто в свое время не пожадничал на водопровод. Времена и здесь когда-то были, и деньги. Жадными оказались на всей деревне несколько москвичей. Так до сих пор и носят воду из колонок. Да разве наносишься! К хорошему-то привыкаешь быстро. К водопроводу в избе еще быстрей. А баня, а постирушки. Генашка, тогда еще Геннадий, известный стеклодув, успел и дом поднять, и водопровод провести. Жить бы да жить. Да времена изменились к худшему. Жену он потерял, дочери разбежались по городам, зачем-то, дуры непутевые, дачными участками обзавелись, а тут еще началась напасть перестроечная. Как уж сильно ударила она по местным деревням, привязанным к стекольному заводику прочными, более чем столетними нитями.

Держались на нем местные деревня и села. Много их тут разбросано по волнам лесов, могучих по-таежному, богатых, почти не тронутых городской рукой. Совхозы здесь были и план был, и зарплата, но стекольный заводик все одно местной жизни какую-то силу давал, уверенность.

Геннадий при деле был, деньги, пусть и небольшие, имел. А зачем ему деньги большие, городские? Здесь же все есть. Соли да сахара, хлеба да селедки в магазине всегда можно купить, крупы кое-какой, не гречки, конечно, но в последние годы даже рис, к примеру говоря, всегда можно было взять в сельпо. А все остальное ему лес давал да руки. Без дела он никогда не сидел и не лежал. До девяносто первого года, когда весной разругался с начальством и перестал ходить на завод. А зачем же ходить, если за год зарплату не дали. Денег нет? А на какие же шиши-барыши директор и его замы, и главбух трехэтажные дома в соседнем районе строят?! Уж если все по-честному разобрать, то владелец завода, тот, что еще при царе-батюшке дело здесь начинал, порядочнее был. Да, отгрохал он себе дом из кирпича и контору построил просторную, и прислуга у него была в доме. Чего зря говорить. Но и дело он знал. Та же прислуга жила у него не то чтобы припеваючи, но без лишних забот. Работу свою знаешь, исполняешь, вот тебе жилье и деньги – уж с голоду не умрешь и дети по миру не пойдут, и одет-обут будешь.

А уж если ты со стеклом умеешь обращаться да душу в свое дело вкладываешь, да товар твой идет на ярмарках, то завистливо смотреть на хозяйский дом не будешь. Потому как сам себе построить сможешь хороший дом.

– У меня и прадед на этом заводе работал, и дед, уже после революции, и отец до войны, – говорил не спеша, в такт шага Генашка. – И ничего. Жили-были, детей растили. И сам я хорошо жил. Раз в год, а то и чаще, мог по стране поездить, в дом отдыха, а то и в санаторий. А тут на тебе. Новые русские пришли. Будто кто-то их сюда звал. Прямо скажу, хуже монголов они ведут себя. Может, они и есть татары какие-нибудь недоделанные, а, как ты думаешь, Федор Иванович?

– Не знаю, вроде бы наши, – сказал Бакулин и испугался своего ответа: а вдруг не то что-нибудь сказал, вдруг оплошал.

Очень уж нехорошую тему завел Генашка, скользкую тему, странную, опасную. Здесь, конечно, поле, ветерок, позади деревня, впереди лес, никакой прослушки не может быть, никаких подвохов. Но все же муторно как-то на душе, хуже чем с крутого бодуна. Выпили-то они вчера не много. Не любил напиваться вдребодан бывший полковник, да и Генашка приблудился к ним, когда уже совсем завечерело. Три стопки он махнул под соленый огурец и на веранду отправился. Не с похмельной одури разговорился он, не с похмельной ломоты душа Бакулина заробела, опечалилась, насторожилась. Что-то тут было не так.