Александр Торопцев - Охрана

Попрощались. Разъехались по домам. Похмеляться, догуливать, спать, ласкаться с женами, у кого они были и у кого они были расположены к этому делу.

Николай надолго запомнил разговор тот новогодний с Прошиным, отложил его в ячейки памяти, в укромный уголок, как дед его и отец укладывали в разные коробочки и ящички в большом сарае-мастерской всякую нужность: гайки и болты, шурупы и провода, нитки и прочие дары деревенских дорог, полей и разных предприятий типа «Сельхозтехника», где бесхозно валялась любая мелочь. Авось когда-нибудь и пригодится. И пригождалась. Николай не раз это видел собственными глазами. И теперь он также поступил с важным разговором. Сергей производил впечатление человека слова. Сказал – значит, так и будет.

Чагова Николай мелочью не считал.

И поэтому он так ждал в тот летний погожий день 2000 года разговора по душам с Прошиным, у которого, по всему видать, была какая-то тугая связь с бывшим полковником, бывшим же начальником охраны ЧОПа, а теперь известным на всю Москву организатором сети иностранных химчисток. К нему бы пристроиться. Непотопляемый человек. За офицеров горой. Он им в первый же день, в своей квартире, это сказал. А потом, буквально через пару месяцев, им повышение пробил. Правда, и работать они по сравнению с предыдущей охраной стали больше: сутки – двое. Но подумаешь, пару лишних смен в месяц. Зато плюс стольник зелеными. Кому плохо? Только тем, кто их не имеет. Бомжатине разной.

И потом, надо же добро помнить, первую зарплату Чагов пробил им перед Новым годом. 29 декабря деньги они получили, хотя до официальной зарплаты было еще десять дней. Они скинулись и большую бутылку «Метахи» ему подарили. Он чуть не расслабился, но вовремя осадил себя, сказал: «Не сейчас, мужики. Дела. Но мы еще свое возьмем. А за подарок спасибо!»

Хороший мужик. Если здесь действительно сорвется, надо к нему обратиться. Поможет. Они за четыре с половиной года ни одного замечания не получили. Ни одного. Пять нарушителей поймали. Не шпионов, конечно, и не бандюков каких-то, но все-таки! За что же их всех сразу!

День медленно продвигался к вечеру. Давила жара. Выводил из себя Бакулин. То на десять-пятнадцать минут он задерживался в комнате отдыха, то срывал оттуда Сергея или Николая и бегал, якобы, по очень важным для них же делам по этажам, то шушукался с Прошиным, не стесняясь Касьминова. Скорее бы вечер. Скорее бы он свалил домой. Противно смотреть на него, крашеного. Противно слушать его упрямый голос. Ясно же – для себя старается, себе площадку ищет, деловой.

В семь часов в конторе остался не опечатанным лишь один кабинет на третьем этаже, где дорабатывал до пенсии любитель компьютерного префа, человек грузный, как старый боцман, приятный в общении, эрудированный, не раз помогавший охранникам решать кроссворды. Звали его коротко – Григорич, частенько он сам шел на контакт с ними, по всей видимости, потому что коллеги, в его отделе все молодые, не очень-то были заинтересованы в беседах с ним, думая, как и начальство, о том, чтобы поскорее отпраздновать его шестидесятилетие и с почетом отправить заслуженного человека на пенсию. Видимо, и дома, в кругу семьи, к Григоричу относились приблизительно так же, а может быть, и похуже, потому что домой он не спешил ни в какое время года. Это не нравилось охранникам, вносило в их жизнь некий дискомфорт, особенно в первые месяцы службы. Но уже к весне девяносто шестого года они поладили и спокойно относились к его компьютерно-карточной страсти. Пусть играет. Чем бы мужик не тешился.

В восемь часов совсем уж развеселившийся Бакулин ушел.

– Сейчас до метро дойдет и вернется, – усмехнулся Прошин, а Касьминов в тон ему сказал:

– Сам-то, гляжу, вмазал и не одну за здоровье Нины, глаза соловые. А за нас переживает. Долдон несчастный. Вы тут смотрите, к Нине не примазывайтесь. Честь надо знать. Я за вас бьюсь. А вы… тьфу!

Бакулин вернулся даже быстрее.

– Забыл сыну позвонить! Мы должны встретиться, – оправдался он, строго посмотрев на подчиненных. – Я ее предупредил, чтобы вам подачки не давали. Стыдно. Нищие мы, что ли, – бросил он, а возвращаясь из комнаты отдыха и, похоже, добавив у Нины, по-отечески изрек: – Сейчас нужен глаз да глаз. К нам всегда присматривались, а теперь… Так что ни грамма. А то – пеняйте на себя.