Инна Кошелева: Наш Витя – фрайер. Хождение за три моря и две жены

— Неблагоприятные…

Самуил Абрамович подумал: суеверная боязнь спугнуть удачу. Витя угрюмо настаивал, что всё сорвётся.

Но ведь всё складывалось прекрасно.

Мэтр, мировая знаменитость (не Кароян, по Витенькиной оценке, но всё же) почтил чеховскую премьеру в театре, где служил Витя. В оркестровой яме об этом даже не знали — кто помнит в драмтеатре о музыкальной «подсобке»? Между тяжёлыми женскими вдохами и выдохами на сцене и грустным свистком паровоза за сценой должен был Витенька влепить в звуковое пространство несколько фраз из «Мелодии» Глюка. Влепил. Может, из-за вечной своей спешки к «зелёным», созревающим в алкогольных парах, что-то сместил в ритме. Может, напротив, выдал «на автомате» немыслимую чистоту. Чем мог задеть он хозяина самого большого, самого академического, самого орденоносного оркестрища? А только — задел.

Витенька ещё рвался к такси, всё в нем еще отсчитывало привычные интервалы: театр — такси — кафе — доллары — слава Господу, дом. Поэтому разговор с мэтром в директорском кабинете звучал более чем на равных. Ну, сделал Витенька мэтру одолжение, ну, согласился прийти утром на собеседование…

И только выйдя на улицу, Витенька понял, что так вот и выглядят повороты судьбы.

— Витенька, поздравляю! Витенька, желаю… — пытался растормошить партнёра по выпивке Самуил Абрамович. Витя посмотрел на соседа как-то странно. И пить рислинг не стал. И в следующие дни Витя ходил смурной. Не грустный и не весёлый. Растерянный? С чего бы?

Витеньку брали вторым кларнетистом.

Но зарплата, как у первого. Персональный оклад — так почетно это звалось. Конечно, по всем советско-капиталистическим представлениям грянувшей перестройки повышенный этот оклад и рядом не лежал с чёрным налом, ждавшим артиста вечерами на ресторанных столиках. Меньше половины? меньше трети? меньше четверти? — гадал поднаторевший в ставках теневой экономики сосед-адвокат. Витенька грустно полагал, что это «меньше» на деле, за вычетом налогов, окажется куда больше.

Но часть потерь покрывали неписаные обещания мэтра.

Нескончаемые зарубежные поездки, раз. Для второго кларнета нагрузки при этом минимальные, а удовольствия — как для всех. Высшее из этих удовольствий — гарантированная валюта. Та, что отпущена на завтраки, обеды и ужины. Себе в гостинице — чай с кипятильником. Валюта — Мане и деткам. Будут и другие блага. Мише и Саше, скажем, разные мелочи. Именно мелочи несут в себе самые истинные, самые долгие радости. Какой-то брелок, бронзовый «мальчик пис», случайно подаренный Вите на улице иностранцем, занимал Мишу полгода: он, сидя в наушниках, смотрел на мелкую деталь мелкой платики и улыбался. А шляпка, привезённая из Польши, делала Сашу такой милягой.

И это не всё.

Консерватория для Миши тоже была обещана в том разговоре. Да, да, мэтр вошёл в положение и думал ходатайствовать. Тем более что о талантливом мальчике краем уха где-то слышал. Взятка надежнее, полагал Витя, близко знавший столичные музыкальные нравы, но и слово мэтра, почетного профессора всех элитных учебных заведений и всякого там деятеля искусств, должно было сработать.

Витенька то и дело обрывал себя:

— Подождём.

— Чего ждать, Витенька? Играть в таком оркестре! Слава! Честь!

И тут адвокат увидел, как Витенькино розовое, щекастое лицо покрылось нездешней бледностью.

— Ну, теперь всё, — сказал Витенька. — Всему этому конец (кажется, Витенька употребил слово посильнее с тем же окончанием). — О подвигах, о доблести, о славе… Разве мы не договорились не думать о славе и о ней не вспоминать?..

Он назвал адвоката по имени-отчеству с той отчётливостью, которая говорит о желании отдалиться.

Они не договаривались не думать и не вспоминать о славе. Самуил Абрамович решил, что Витя на ссору нарывается, и обиделся на Витеньку. И отошёл от обиды лишь после того, как худшие Витенькины ожидания оправдались. Самуил Абрамович был добрым человеком и пожалел своего молодого и не очень удачливого соседа. Тогда они и вернулись к запретной проблеме «артист-успех», «артист-известность». Терять Витеньке было уже нечего. А значит, и приметы были не в счёт. Говорил, не оглядываясь. Оказалось, о славе он думал с отвращением. Вернее, хотел думать с отвращением. Но почему-то думал без него и больше, чем хотел думать вообще. И часто про себя вспоминал случай, когда после концерта в Саратове его узнал на улице чистенький еврейский мальчик. Мальчик тормошил миловидную маму и показывал на Витю пальцем — «вот этот вчера играл». Своё несколько болезненное отношение к славе Витя объяснял просто. Мол, вместе с даром даётся и честолюбие. Чем больше дар, тем больше жажда успеха. Оно и понятно. Без честолюбия дар не реализуется, погибнет в дебрях житейских мелочей и борьбе с конкурентами. А дар ему дан, Витя не скромничал. Следовательно… Но Витенька старался держать себя «прилично» во всех честолюбивых «улётах». А «улёты» случались не раз. И с детства.