Инна Кошелева: Наш Витя – фрайер. Хождение за три моря и две жены

То было время азартных доставаний и распределений — начало 90-х на Руси. Околотеатральные истерички «сырихи», поклонницы голубого героя-любовника, регулярно продавали по спекулятивным ценам «варёнку» — джинсовую прибалтийскую ткань. Из неё Витя сделал классные джинсы себе, Мане, деткам и даже Самуилу Абрамовичу, отстрочив их оранжевой ниткой и налепив фирменные «лейблы». «Брюки-песня» — так числились штаны по адвокатской номенклатуре, а к нему в гардероб случайные вещи не попадали (Самуил Абрамович был щёголем и чистюлей). Кроилась та «песня» быстро, на глаз, без лекал. Штаны были удобными. И — смотрелись.

— Витенька, — сказал ему сосед, — вы талант. У вас редкое пространственное воображение.

Витя ответил невпопад:

— Музыка не только протяженна. И не только многоцветна. Она имеет форму. «Аве Мария» Шуберта — лестница в небо, узкая, прямая — не винтовая, конечно, лестница. Оратории Генделя — это храмы, гулкие и вместительные. Моцарт — космические миры. И Малер иногда — тоже.

Они хорошо сидели за бутылочкой. Алкоголю и приписал Самуил Абрамович странность этого торжественного Витенькиного монолога.

К чему кларнетист о музыке и сложно, если юрист — простенько о штанах? Непонятно. А с Витиной точки зрения, речь о таланте, всегда — о музыке и ни о чём другом. Свои «возрожденческие» — самые разные — умения Витенька с даром ничуть не соотносил. Это вынужденное. Это оттого, что талантом не заработаешь. Другим посчастливилось добывать деньги именно талантом (и это правильно!), а Витеньке не дано. В том и проблема. Ибо возникает вопрос: почему тогда дар?

Профессиональный музыкант, Витя знал и масштаб, и силу своего дара. Знал, что дар и пластичен, и редок, и радостно послушен хозяину. Знал, когда ещё не читал нот, не играл в оркестре, а только ловил случайно эфирные волны. Ритм телепесенки из чужого окошка проходил сквозь него, вызывая непрошеный резонанс. Часто протест: не так, да не так же! Здесь выше.

А здесь должна быть подсечка, маленький сбой, и тогда песенка зацепит, потянет за собой дальше.

Однажды, ещё в ранней юности, дар поразил его самого — своей хищной и цепкой точностью.

…Отец — капитан сухопутных войск в отставке, с трудом согласился с Витиным выбором. Родители видели Витеньку зубным врачом. Стоматолог — специальность еврейская, и, что того важнее, всюду и всегда нужная. А музыкант… Какие радости и, главное, какие заработки сулит тяжелая в учении и не самая необходимая в жизни профессия?

Но под Витенькиным напором отец сломался. Даже принёс домой аккордеон, немецкую «половинку», продавал по случаю сосед — бывший фронтовик. Несмотря на перламутровые красоты, Витенька к «половинке» не подошёл. Почему — объяснить не умел. Ну, как расскажешь, что все эти вдохи и выдохи могут дать только узор на плоскости? Конечно, движение есть. Можно чертить и чертить невидимый орнамент, вплетая в него мазки резвых красок. Скрипка тоже не подходила: и в тонкости звуков и в самих очертаниях инструмента было нечто девчоночье. Мужающая Витенькина душа в ту пору жаждала в музыке нацеленной силы, резкого металлического сверкания. Витенька помнил знакомство с горном. Там, в пионерском лагере, был миг… Только миг, потому что примитивная трубка тут же начинала захлебываться и хрипеть. Но первый звук был тот самый: озноб по хребту.

— Хочу на саксе.

В комиссионке продавался кларнет. Витенька с удивлением наблюдал сам за собой. Как ловко его рука вытащила содержимое маленького чемоданчика. Будто много лет каждый день вынимала для дела все пять частей, лежащих в бархатных лунках. Как быстро и точно собрал он кларнет, который видел вблизи впервые! Как приладилась рука к незнакомому инструменту, слилась с ним в одно целое. Как было удобно ею, не очень длинной и вовсе не длиннопалой его рукой, перебирать клапаны-«подушечки» и одновременно обнимать мундштук губами.

Но… Витя был обескуражен: он дул, а звука не было. Продавец протянул ему «трость», почти прозрачный кусочек, выточенный из стенки сухого полого камыша. И по наитию Витя догадался, что его надо зажать «лишним», оставшимся в футляре кольцом. Принцип свистульки из акациева стручка: створка к створке с просветом для воздуха. Прошли годы, но каждый раз, ставя на мундштук «трость», Витенька удивлялся самодельной неповторимости инструмента. В училище Витя научится делать «трость» из полых трубочек, которые попадали в Москву из Кировабада или Алжира. Научится с первого взгляда распознавать, какая «трость» делает звук легче и крылатее, а какая нагружает его вязким смыслом и выразительностью.