Роберт Менассе - Страна без свойств - Эссе об австрийском самосознании

Один из эпизодов книги потрясающе актуален. Вымышленная история учителя Эдвина Бруннера читается сегодня как реальная история Франца Ризера, написанная примерно за 20 лет до того, как австрийские газеты запестрели сообщениями о загадочном покушении на Леопольда Вагнера, главу земельного правительства Каринтии, а досужие журналисты получили хороший повод посоревноваться друг с другом в описании психологического портрета учителя-преступника.

И все же злободневность «Кошачьего концерта» заключается не в «пророчествах» его автора. Наоборот, как раз эти пророчества показывают, насколько точным, убедительным может быть описание действительности, если автор выявляет ее исторические связи и корни. Иными словами, злободневность «Кошачьего концерта» заключается в его исторической ретроспективе. Редко кто в австрийской литературе способен на такой подход. И никто, кроме Герхарда Фрича, не прошел этим путем столь последовательно и до конца, как с точки зрения содержания, так и стиля. Радикальность его литературной манеры заключается в том, что он полностью исключает из повествования прямое изображение истории. Любой рассказ о ней, об истории общей, распадающейся на бесконечные частные истории, страдал бы непереносимой банальностью содержания и удручающей монотонностью формы. И Фрич выбирает другой путь: он создает разветвленную, сложную систему взаимосвязей, пронизанную лейтмотивами и символическими цепочками, и лишь в рамках этой системы описываемая история выявляет свой смысл. Булочка с ромом послужила своего рода завязкой, в буквальном смысле обозначила повествовательный принцип. Курорт выбран как главное место действия. По-видимому, излишне распространяться здесь на тему иностранного туризма и подчеркивать его экономическое значение для Второй республики, равно как и указывать на его роль в плане утверждения австрийского самосознания («у нас прекрасная страна, нам есть что показать другим, здесь всем живется хорошо»). Время действия в романе приходится на «послесезонье», и «бабье лето» уже давно прошло, остался лишь его отзвук, упоминание о том, что Штифтер [16] Адальберт Штифтер (1805–1868) — классик австрийской литературы, автор романа «Бабье лето». именно здесь, в этом самом местечке «хорошо и основательно пообедал». Итак, мы попадаем сюда в «мертвый сезон». В «убитое» время? Во время, которое заболтали до смерти? Или убили молчанием? Не имеет значения. На главной площади курорта, возле киоска с прохладительными напитками, установлен ящик со смотровым отверстием и с панорамой внутри, приводимой в движение простеньким механизмом и наглядно представляющей запутанную и примитивную легенду о том, как возникло это поселение. Однако трогательная история о протестанте, которому было видение, обратившее его в католическую веру, о его клятве воздвигнуть на этом месте храм имеет изнаночную сторону, о чем официальная история умалчивает.

«Деревянную фигурку охватывает дрожь (от внутреннего потрясения или из-за неполадок в механизме, не ясно), однако в промежутке между 19-й и 20-й секундами после того, как из поля нашего зрения быстро исчезает облако вместе с ногами стоящего на нем святого, кукла поднимается с колен и резко выбрасывает вверх руку в клятвенном жесте, как будто хочет последовать за чудом сквозь еловую чашу. Сразу же после этого и собачка у ног новообращенного, и его фигурка с воздетой рукой движутся вспять на исходную позицию. Умолкает музыка сфер, которую воспроизводил специальный валик».

Что же характерно для местечка, в котором мы сейчас пребываем? То, что в клятвенном жесте новообращенного различимо фашистское приветствие? То, что новое начало было возвратом к исходной точке? Или та наивность, с которой католицизм, не воспринимаемый более с политической точки зрения, выставляет себя напоказ как политическая сила, воздействующая на самоосмысление и формы организации австрийского общества? А как трактовать кровь, пропитавшую эту землю? Какую кровь? «Кровь, — пишет Фрич, — это всего-навсего раздавленные ягоды бузины». Нужно только захотеть, чтобы увидеть эту кровь, пусть даже она, как мы видим, не настоящая. Сплошная символика.

А вот перед нами и Роланд Крапп по прозвищу Малыш, главный персонаж книги. Ему пятьдесят лет. Упитанный мужчина прогуливается в курортном парке. Он одет в длинное пальто из толстого зеленого сукна, на плешивой голове — штирийская шляпа. Если в 1968 году ему было пятьдесят, то сколько всего ему пришлось пережить? И главное — как он все это пережил? Аншлюс, войну и все прочее? Во всяком случае, по возрасту он — представитель поколения, восстанавливавшего страну после войны, но об этом в романе ни слова, мы за ним просто наблюдаем, наблюдаем за тем, какие коленца он выкидывает в курортном парке. Он неожиданно сует шляпу в карман, резким жестом сбрасывает с себя пальто и предстает перед нами, облаченный в матросский костюмчик, но не синий, как принято, а розовый (из введения к роману мы уже знаем, как выглядит внутри то, что снаружи розовое). На нем короткие штанишки. Жирный ребенок пристает к курортникам. «Малыш себя плохо вел», — заявляет он и просит, чтобы его как следует наказали. Появляется его сестра. Он дает увести себя домой и идет, такой послушный, в солидном пальто, мужчина из состоятельной и почтенной семьи.