Владимир Колганов - Лулу

В итоге тягостных раздумий, совершенно оборзев от навязанного ему квазимыслительного процесса, Николаша — надо полагать, что исключительно в знак протеста против тогдашних физфаковских порядков, — рванул через уссурийскую тайгу в направлении границы, откуда и был успешно препровожден в ближайшее СИЗО. Следующий период его замысловатой жизни до сих пор остается покрыт непроницаемым мраком неизвестности, хотя мало кто сомневается, что в тюряге его таки удалось сделать «петушком». И если бы не вмешательство влиятельных родителей, все могло бы закончиться еще более прискорбно.

Восстановление подорванного здоровья заняло на удивление мало времени — злые языки потом утверждали, что к случившемуся с ним на нарах Николаша был вполне морально подготовлен предшествующей практикой интимного общения. Ну так что же, каждому свое! Вот и Николаша наконец-то сделал окончательно свой выбор — возможно, это решение ему подсказали воспоминания о блуждании по тайге. Рюкзак, палатка, дым догорающего костра, семиструнная гитара и очаровательные смуглые «туземки» — что еще надо, чтобы стать счастливым? Летом того же года он был зачислен на третий курс другого института, без особой натуги переквалифицировавшись из недоучившегося физика в будущего специалиста по морской фауне, и тут же оказался в экспедиции на Черном море. Аромат вечнозеленой растительности и ощущение внезапно обретенной свободы так опьянили его, что первая же смазливая «туземка» прибрала его к рукам с легкостью необыкновенной. Была Тамара в полном согласии с юными летами — стройна, очаровательно наивна в том, что касалось квантовой механики и вообще сколько-нибудь сложных для девичьего понимания проблем. Однако ее скромных способностей и типично провинциального образования вполне хватило, чтобы уже осенью поселиться с новоиспеченным мужем в уютной однокомнатной квартирке на юго-западе Москвы.

В этой самой квартирке мы и сидели теперь, а накануне днем познакомились где-то между Манежем и Смоленской площадью. Я был тогда уже изрядно навеселе, то есть душа воспарила над землей, мозг все еще способен был просчитывать варианты, а тело приобрело ярко выраженное состояние вседозволенности, когда любая напасть оказывается нипочем и невозможно даже представить себе, что еще остались на свете непреодолимые для него преграды.

Николаша, как обычно, пропадал где-то в экспедиции на заморских островах, а потому свояченица с нерусским именем Кларисса опекала Тому, как могла, то есть в меру своих скромных сил и почти неограниченных физиологических возможностей. И хотя от слов давно пора было переходить к делу, я вынужден был ублажать Клариссу, поскольку только от нее теперь зависело, кому достанется разыгрываемый приз в лице желанной Томочки. И только когда под тяжестью выпитого голова свояченицы глухо стукнула по поверхности стола, едва разминувшись с остатками гусиного паштета на тарелке, мое сверх всякой меры сдерживаемое нетерпение получило необходимое развитие, то есть меня буквально прорвало и я, по пояс высунувшись из окна, что было мочи возопил на всю округу: «Продано!» И тут же немедля принялся раздевать Тамару, ну а Тамара, само собой, принялась раздевать меня.

— Ах, ну скорей же! — это не я, это она…

Известно, что люди, особенно те из нас, что склонны к угрызениям совести, нередко в попытках разобраться, что к чему, прибегают к самоанализу, иначе говоря, к занудному самокопанию, рассчитывая в результате долгих поисков и умозрительных попыток построения неких психологических конструкций прийти к успокоительному для себя итогу. Примерно так же делаю и я — стою обычно перед зеркалом и разглядываю свой… пупок, до рези в глазах напрягая зрение:

— Ну что, прелестный, несравненный, дорогой ты мой пупок, чем на этот раз ты не доволен и что такое я должен предпринять, чтобы поднять твое, увы, совсем не радостное настроение? Чем усладить твою когда-то нежно-розовую плоть, теперь уже еле просматриваемую сквозь многолетние мышечные наслоения?

— Да ладно тебе, — отвечает мне пупок, — все как-нибудь обойдется, все сладится, время залечивает любые раны, многое еще можно поправить, даже если иногда кажется, что потерянное вернуть уже нельзя. Было бы желание!

Ну что касается желания, то этого добра у меня невпроворот, мог бы и поделиться с кем-нибудь, если б только была для этого практическая возможность. Иногда вроде и не хочется ничего, но словно кто-то подсказывает — надо, надо, надо! И вот, отбросив сомнения, зажмурившись, чтоб ненароком не передумать, я снова ныряю в бездонный омут Тамариной постели…