Гюнтер Грасс - Крик жерлянки

Тут Александра не выдержала:

— Почему ты не скажешь, что эту роскошную машину тебе подарил твой бенгалец?

— Это никого не касается.

— Они же обвиняют тебя в воровстве!

— Ну и пусть…

— Так ведь это у тебя украли… Прямо со стоянки…

— Это мое личное дело.

— Тогда я сама скажу. Машина подарена за то, что он помог производству велоколясок.

— Александра, прошу тебя…

— Почему никто не смеется? Ведь, правда, смешно.

Первым хохотнул Тиммштедт, его поддержал Марчак.

Остальные девять членов совета будто только этого и ждали. Наконец, даже Фильбранд и госпожа Деттлафф поняли всю комичность подарка и присоединились к общему веселью. Фильбранд «вначале захихикал, а потом едва ли не захрюкал»; Деттлафф же выдавила из себя подобие улыбки, после чего лицо ее застыло, и все тотчас перестали смеяться.

Теперь вопросы посыпались на Александру. Поскольку, кроме не вполне четко оформленной суммы пожертвований на орган для храма Тела Христова, ничего выискать не удалось, Деттлафф перешла на личности. Она обратилась к биографии Пентковской и привела данные из ее личного дела — откуда у Деттлафф взялось личное дело Пентковской? — затем несколько раз повторила: «Вы, будучи коммунисткой с большим партийным стажем…» Или: «Этого я ожидала от кого угодно, только не от вас, старой коммунистки…» Короче, членство Александры Пентковской в партии рассматривалось само по себе как преступление. Госпожа Деттлафф припомнила Пентковской даже ее хвалу Сталину, произнесенную в 1953 году, после чего нарочито туманно обмолвилась о «близости сталинизма и сионизма, роковой для Польши…» — «Не правда ли, господин Марчак?» Тот кивнул.

Пентковская молчала, но Решке смолчать не мог. Отрекомендовавшись наблюдательному совету как бывший командир гитлерюгендского отряда, он поинтересовался, какой пост занимала госпожа Деттлафф в девичьей организации «гитлерюгенда». «Наше поколение истово подпевало тогдашним песням? Не правда ли, уважаемая госпожа Деттлафф?» Та густо покраснела до самых корешков своих седых волос. Когда же Марчак, нарушив тишину, сказал: «У каждого из нас своя предыстория» и тут же потупил глаза, то все молча с ним согласились.

Решке пишет: «Его поддержал даже Герхард Фильбранд, который воскликнул: «Прекратим дебаты!» Молодым же членам совета подобные истории из прошлого были неинтересны, поэтому Тиммштедт позволил себе иронию: «В девятнадцать лет я тоже был молодым социалистом», что также вызвало смех, впрочем, довольно натянутый. Что же до подарка Четтерджи, то счастья он нам не принес…»

Разоблачений не получилось, чрезвычайное заседание не вызвало каких-либо неблагоприятных последствий для нашей пары, а новая машина Александра Решке — теперь я уверен, что это «вольво», — охранялась на платной стоянке между театром и цейхгаузом до самого конца мая, когда подошел день свободы.

Тем не менее к службе регистрации актов гражданского состояния Пентковская и Решке отправились не на шведском образчике современного конвейерного производства, а на бенгальской велоколяске, изготовленной в Польше. Как ни удивительно, но таковым было пожелание Александры. Пентковская, которая прежде недолюбливала «мистера Четтерджи», называла бенгальца «самозванным англичанином» и, будучи католичкой-безбожницей, даже обвиняла его в «колдовстве» и «сатанизме», она, реставраторша, захотела поехать в ратушу Правого города на новомодной велоколяске. «Поеду, как королева. Если уж не в конном экипаже, то хотя бы так…»

Пожалуй, это был просто каприз, поскольку Четтерджи с многочисленными племянниками оставался ей чужим. Одна из ее расхожих фраз, которые Решке усердно записывал и собирал, гласила: «Не успели русские уйти, полезли турки». Сколько ни пытался объяснить Решке истинное происхождение фабриканта велоколясок — он даже совал ей под нос географический атлас, — она ничего не хотела слышать о турках, а турками для нее считались все чужаки, которые были ей противны даже больше русских.

Сама Пентковская объясняла это историческими причинами. Будучи полькой, она все сводила к катаклизмам польской истории. Зачастую она начинала с далекого прошлого, аж с битвы при Легнице, где хотя и пал герцог, представитель славной династии Пястов, зато и монголы были обращены в бегство. После того, как героизм поляков спас Европу первый раз, следующим спасителем стал польский король Ян Собеский, разгромивший турок под Веной. И вновь Европа смогла вздохнуть спокойно. «С той самой битвы, — твердила Александра, — все турки помешаны на том, чтобы отомстить нам. И твой мистер Четтерджи тоже». В последнее время она даже подозревала наличие заговора: «Я знаю, немецкие господа нарочно напустили сюда своих турок, чтобы превратить нас, поляков, в китайских кули».