Владимир Карпов - Танец единения душ (Осуохай)

Небо теперь не падало на землю, не укрывало их мягким одеялом. Всё оставалось на своих местах. Но они — единое — это были только они, а всё остальное — было всем остальным.

И вновь её удивляло, что такое — и с ней! И всё так просто — будто так и надо!

Голод охватил — живот объявлял войну. «Старый знакомый», — вооружился Вася её складишком. Пошёл на охоту: был лёгким, радостным, припрыгивал под каждое движение.

— Только недолго, далеко не уходи, — сказала она ему с удивлением то, что женщины обычно говорили в таких случаях своим мужчинам. Всегда подчеркивая, что этот мужчина именно их.

Они жарили куропатку, смачно ели, перемазываясь пригорелостью и жиром.

— Теперь поживу ещё! — повторял Вася, будто грозил кому-то. — Поживу!..

День и ночь стёрлись. Он принёс палатку и весь скарб невесть куда исчезнувших геологов — она лишь удивилась, что совсем не горюет, не думает о её бывших хозяевах, и рада этому пусть временному, но обозначенному их жилищу. Она не давала угаснуть огню, а он уже мастерил, наставлял силки на дичь. Он умел и мог всё, и она была ко всему сподручна. Он добывал, она готовила, они ели, и вновь сливались в единое.

Теперь ей казалось, что они — звери. Кружащиеся осенние олени, клубящиеся весенние змеи. Или ещё какое-то неведомое единое животное. И ей нравилось быть зверем, частью этого ненасытного животного.

— Говорил же, моей будешь, — умилённо водил он ладонью по её волосам, — так оно и вышло. А, ить, сам не верил, что выйдет.

Зря, наверное, он так сказал. Почему же его? — подспудной, дальней какой-то мыслью по телу прокатилось недоумение. И уже пересилив себя, она размягчённо согласилась: а ведь и его.

А он — её. И вдруг страшно становилось потерять его. А никуда не деться, если не потерять, то расстаться, и надолго, им было предписано.

— Смотря по какой линии пустят, — настраивал он её. — Если по воровской, то оно бы ничего. А если по политической, по диверсии, то… Тут уж меня не дождаться.

Первый срок он отбывал, как политический. Рассказывал он об этом со смехом.

Во время войны его посадили. Подростки работали в поле. Приехал председатель на пролетке. А Вася с напарницей, с деревенской же девчонкой, как раз лошадь выпрягли, пустили попастись — притомилась лошадёнка. Ну, председатель крут был, давай и паренька, и девчонку плетью охаживать. Хлестнул бы для острастки раз, другой, оно бы и ничего, дело понятное. Но разошёлся — лупить стал! Ладно бы одного Васю, а то и девчонку. А девка хороша была собой, чернявая, огневая. Васе нравилась. Кто знает, может, и председатель на неё глаз положил. Словом, отобрал Вася у мужика плеть, скрутил его, да и вдвоём с подружкой впрягли они председателя вместо коня в пролетку. И пустили по деревне, а девчонка ещё и погоняла.

Аганя представляла председателя колхоза, запряжённого в пролётку, — и тоже смеялась. Было над чем посмеяться, было над чем и поплакать.

Васю и его напарницу осудили ровно настолько, сколько прожили они к той поре на белом свете: на пятнадцать лет.

Но Вася не унывал, и считал, что жизнь их, в общем-то, сложилась неплохо.

— Она-то, Валюха, ещё сидит, — пояснял он, — ну, правда, при начальнике там. Собой-то она тада уже была — вся из себя, а счас, видать, и вовсе. Прописала, что на пианине там выучилась, и шиколад кажный день ест. Не обижатся. И меня наш начальник приветил — за большие кулаки. Он бокс устраивал. Ну, с одним меня стыкнул, с другим… Ну, пометелю маленько, ну, так, для виду. А тут умельца привезли. Чемпион какой-то он там был. Я выхожу, а он давай вокруг прыгать. И тык меня, тык. А у меня всё мимо. Он ускользат. Ну, начальник мне в перерыве говорит, одолеешь, пойдешь на волю, на поселение. А как? — зла-то нет, мы ж не ссорились, не ругались — не могу всурьёз ударить. А они там, видать, поспорили, наш-то, с ихним. И этому, чемпиону, тоже, видать, их-то чего-то посулил, как он меня давай метелить! Я в обиду-то и вошёл. Гляжу, уж он лежит. А этот, судья, кого-то ещё считать давай. Я ему говорю, ты кого считаешь? Помрёт же человек! Ну, крикнули людей, взяли его за руки за ноги и унесли. Думаю, ну, всё, убил, вместо свободы новый срок… Нет, гляжу, вышел, сел в уголке, руки свесил… Ну, жив. Ещё не сразу меня отпустил. Давай меня боксу учить! На всю страну чемпионом, говорит, станешь! Ну, кормежка, конечно… Вдруг вызывает, руку пожал. И я — вольный человек. А на завтра, сказывали, кака-то комиссия, и его самого…

— У нас в деревне беглый один был. Никто не знал, что он беглый. Приехал, стал работать. Потом уж узнали — сам, говорят, рассказал, что он беглый. Но никто его так и не искал!