Владимир Карпов: Танец единения душ (Осуохай)

Голосистая ладная якутка русским выходом красиво выкатилась из круга и, широко поводя руками, поигрывая плечами, стала приглашать мужчин к танцу.

Она нарочно путала якутские и русские слова — так получалось задиристее. Перевода не требовалось: ясно, что как не поплаваешь по замерзшей Лене, так и с не любящей красавицей не получится никакого таптыырга.

Большой озоровато глянул на девушек, которые тотчас запросили: «Дядя Миша, коленца!»

Дядя Миша поднял глаза на красивую женщину, и она захлопала в такт музыке в ладоши, при этом, чуть отклонившись, посмотрела назад, за рубку со штурвалом, будто кого-то выглядывая. Мужчина снял шляпу, нахлобучил её на торчавший между рюкзаками угол лотка, какие бывают у старателей, и при своём грузном теле пошёл таким неожиданно легким переплясом, играючи, то будто застыв телом, выбивая ступнями мелкую дробь, то разудало чеканя прихлопами колени и грудь, ладони и локти, так, что за руками не уследишь. Голосистая якутка вытащила в круг и цыгана: плясать тот, как ни странно, не умел, но пошел вприсядку уткой, нарочно потешая людей, стараясь особо для той, что сидела на борту: шуточно, ретивым конем, скосил на неё глаз, выдал страдательную частушку:

Она рассмеялась, и он плюхнулся на дощатую палубу к её ногам. Да и Большой, которого звали дядей Мишей, поглядывал на женщину, будто ждал одобрения. Неугомонная плясунья стала зазывать в круг и девушек. Первой вылетела, словно сорвавшись с места, крепкая девушка с ямочками на круглых щеках, по всему похожая на деревенскую, местную, только всё равно иная: светом в глазах, взглядом, словно бы за край леса!

— Еолохи, — почтительно протянул дед рядом с Аганей.

Она и сама уже поняла, что это геологи, люди, открывающие в земле, как говорили по репродуктору, природные кладовые.

В пляс пошли все девушки. И каждая при этом то и дело оборачивалась на женщину, которая теперь стояла у борта, хлопала в такт и нет, нет, да и оглядывалась вновь в странной тревоге назад, за рубку. Но и её подхватило веселье, крыльями лебедиными распростерла руки и пошла, да умело, как-то по особенному умело пошла. Местные чуть сторонились, гостеприимно уступали круг, подыгрывали нездешним.

Знай наших — жарил гармонист! Спустился на берег один, его заменил другой, пуще прежнего. А то случились вдруг сразу два гармониста, развёртывалась целая баталия: если один, расправив плечи, широко рвал меха, и пятерня его цепами била по ладам: другой — склонясь, словно врастая, сливаясь со своей гармонью, струил пальцы по клавишам путаными водорослями. Внезапно оба умолкли, заключая перемирие, закурили.

Девушки-геологи стали подталкивать одну из своих: «Сыграй, Поля». «Пожалуйста», — попросила и необыкновенная женщина. Девушка с удлиненным лицом и покатыми плечами в некотором оцепенении оглядела людей на барже. И Аганя почувствовала страх за нее, увидев ее глазами сидящего рядом деда с тлеющей «козьей ножкой» во рту, трех заросших старателей разбойного вида, которых не сумела разбудить гармонь и они только просыпались, пасмурно хмурясь, однорукого парня в тельняшке… Девушка осторожно положила на рюкзак похожий на рыбину чемоданчик, открыла его и в руках ее оказались скрипка со смычком. Аганя видела скрипку в книге — на иллюстрации к рассказу «Слепой музыкант», — поэтому догадалась, что это она. Спустя годы, когда Аганя сама стала поисковиком, она не раз удивлялась девушке, которая, кроме тяжелого необходимого снаряжения, несла в тайгу скрипку. Но тогда, на барже, воспринималось, что нездешние, они и должны быть со скрипками!

— Бетховен. Соната оппосианата, — объявила девушка, делаясь вдруг слепой. — Любимое произведение Ленина.

Аганя сама подалась и услышала общее доверительное движение вперед, к девушке, способной играть на невиданном инструменте любимую музыку самого Ленина, без которого, ясное дело, не было бы ничего, ни баржи, ни геологов, ни лампочек в домах, так и называемых лампочками Ильича…

«Нездешняя» положила скрипку на плечо, прильнула к ней щекой, отвела в сторону другую руку со смычком, на миг замерла, став похожей на лучницу, натянувшую до отказа тетиву перед выстрелом. И все замерли, притихнув, только баржа неровно бурчала, да река двигалась, обрываясь вдали.