Миколас Слуцкис - На исходе дня

— У тебя так не бывало? А мне частенько ударяет в голову — сейчас трахнусь! Или в грузовик врежусь, или задавлю кого…

— Мейрунас откупится.

Она пропустила мимо ушей.

— Вот и нынче. Видела же я его, этот рефрижератор, но… Словно кто-то навалился и шепчет — жми, жми! Как на сеансе гипноза.

— А не запланировала ли ты сеанс?

Оба мы возвращались на злосчастный перекресток, точно оставили там горящий огонек, и, зло посопев, я попытался затоптать его:

— Давай жми, только без меня!

— Уже нет охоты. Уже нет. Ты спас меня! — Что, снова издевается? Нет, запели тормоза, на этот раз нажимали на них осторожно. — Садись за руль, я же вижу, у тебя руки чешутся! — Сквозь обломанные, не закрученные, как обычно, ресницы обжег меня взгляд, опьяненный скоростью, подзуживавший устроить гонки на автостраде — обойти всех до одного! Так умела стрелять глазами прежняя, не привыкшая смирять свои страсти Сальвиния, сбросившая твердые латы отрочества. Не дождавшись согласия, она нахмурилась.

Бежали мимо дома, топчущиеся на перекрестках группки пешеходов, готовые рвануть наперерез, но дорогу нам расчищал светофор, передавая эстафету следующему, мы мчались по зеленой волне. Приятно было покачиваться на похрустывающем от новизны сиденье, вслушиваясь уголком сознания в добродушный рокот мотора, полный сдержанной силы. Еще приятней было бы не считать себя обязанным за это удовольствие Сальве, не встречать в штыки каждое ее слово. Но возможность чувствовать себя независимым от уличной давки, от гомона прохожих, от серости и пыли внешнего мира все улучшала и улучшала настроение. Сальве погнала своего шоколадного зверя в гору, и мы взлетели над городом, над застывшими волнами черепичных крыш, желтых стен, над мешаниной колющих острыми шипами воспоминаний прошлого.

— Давненько не виделись, а, Ригас? — Девушка с лицом кинозвезды и скромной прической школьницы решительно свернула на загородное шоссе.

— Пятьдесят семь дней…

До конца жизни не забуду тот смешок, точно глотала она осколки льда и раздирать ими нёбо доставляло ей удовольствие! И свое тяжелое дыхание на велодорожке услышал, и пыхтение другой девушки, которой сейчас не было тут и чье имя даже в мыслях не произносил, хотя мы — не странно ли? — продолжали время от времени встречаться, и снова бешено неслись для велосипеда, точно можно вдвоем убежать от самого себя, когда бесцельное бегство неизвестно куда и зачем уже есть всплеск необузданной жизненной силы, не до конца объясненных разумом чьих-то, своих и чужих, желаний. А может, именно тогда и было хорошо? Может, ничего лучшего мне и не доведется испытать?

— В секцию не заглядываешь?

— Я не профессионал, чтоб из меня соки жать.

— Ясно. Надоело с пацанами возиться?

Как осторожно коснулась Сальве темы велосекции, которую я хотел было извлечь на свет божий, но побаивался, право слово, побаивался, потому что бег велосипедов оборвался вдруг, как туго натянутая цепь, и, когда я еще не пришел в себя, когда в ушах еще свистел грозный ветер, случилось то, чего я до того мгновения никогда не испытывал, хотя знал про это все по рассказам приятелей, по книгам, фильмам, но не испытывал сам, своей плотью и кровью, случилось, а я не почувствовал радости — пространство вокруг съежилось, сжалось в угрожающий кулак, и я барахтался в нем, как мушка, увязшая в застывающем янтаре… И во всем виновата она, эта Сальве!

С ней было бы иначе, наша близость не столкнула бы меня в кювет с того запланированного пути, не превратила бы в червя, противного самому себе. С ней я остался бы свободным от жалких оков плоти.

— Курить! — Сальве зачмокала губами, едва подкрашенными, в весенних трещинках.

— У меня нету.

— Возьми там, — она ткнула в крышку «бардачка».

Сунул ей сигарету, теплые шершавые губы вздрогнули, словно хотели схватить мои пальцы. Мы вырвались из города, неслись навстречу островки сосен, за ними высились дома нового микрорайона. Куда мы летим? В летнюю резиденцию Мейрунасов? Ведь существует и вилла среди сосен — не скворечник в так называемом коллективном саду, двухэтажная, с центральным отоплением, водопроводом и т. д.

— Открой сумочку. Спички.

— Эту?

Открыл. В помятом носовом платочке блеснуло золото колечка, и еще два, с камушками, в боковом карманчике.

— Платок чистый, — усмехнулась она. — Не испачкаешься.

— К чему этот маскарад?

— Какой, Ригутис?

— Ну, что ты вроде не ты, а…

— А кто? Ну говори, кто?