Миколас Слуцкис - На исходе дня

— Я не мстил. Наоборот… Легко было тем, у кого отцы крепко на земле стояли… — Казюкенас спохватывается, что может этими словами разрушить хрупкое их согласие, которое ему теперь важнее правды. — Не о тебе речь. Твой старик чудаком был. — Никак не может выпутаться он из рискованной темы и вязнет все глубже и глубже. — Учитель наш, Каспараускас, не рассказывал тебе, часом, как я помог ему, когда он из-за дома судился? Нашли у него на чердаке под стрехой гранаты и патроны, как ни клялся, как ни божился, что ни сном ни духом, — кто в те времена поверил бы? — ну и выслали… Несколько лет дома не был, вернулся чистый, как с престольного праздника, но в доме-то чужие люди живут, две семьи, одна многодетная… Ох и намучился я с этим делом… Значит, не говорил Каспараускас?

— Может быть… Не помню что-то. — Не хочется Наримантасу возрождать из прошлого Каспараускаса, хотя про Купрониса слушает с интересом; чудно, почему такой проницательный человек, как Казюкенас, забыл обо всех сотворенных этим типом пакостях? Вторая загадка — выдвижение Купрониса после головокружительного взлета Казюкенаса. Прежде Наримантас редко вспоминал о Купронисе, как личность этот мелкий грызун из неистребимой породы крыс его мало занимал, но что нашел в нем Казюкенас? Удивительно! Впрочем, его это не касается, ему хочется подальше уйти от мрачных теней былого, но они все явственней всплывают в памяти… Если бы не коварная, многие годы подкрадывавшаяся болезнь, они не столкнулись бы вот так, лицом к лицу, а ведь и прежде доводилось встречаться, о чем Казюкенас, кажется, начисто забыл, как забью ал все, что мешало ему чувствовать себя правым, быть тем, кем он был, или хотя бы тем, кем считал себя… Нет, не так-то легко прогнать воспоминания, иногда тянет без особой цели побродить по пережитому, словно по илистому пруду… скользко, продавливается между пальцами ног мягкая грязь, годами оседавшая на дне. Впрочем, может, и не без цели? Может, есть в этих воспоминаниях какая-то своя корысть? Главное, не забывать об одном: он, Наримантас, — врач, а Казюкенас — больной, хотя могут они еще разминуться, не столкнувшись («Поздно, хе-хе-хе!» — звучит в памяти издевательский хохоток Купрониса). Как выброшенная из зарослей валежника на ровное место ящерица — неловко чувствующий себя вне привычной среды, без халата и коллег, понимающих друг друга по движению губ, — Наримантас, ни словом не выдавая своего состояния, извивается между долгом, обязывающим его быть хладнокровным и корректным, и жгучими воспоминаниями о прошлом, которые, оказывается, никогда не переставали тлеть в его душе, даже тогда, когда все вроде бы начисто забыто, когда он считал, что примирился с собой и с жизнью. — Вы мне лучше, товарищ Казюкенас, — снова едва не вырвалось «больной Казюкенас», как будто вокруг не шум и пестрота улицы, а уже тусклые краски больницы, — скажите вот что: как самочувствие? Не лучше?

— Скверное. Ничего есть не могу. Камнем на желудок ложится… И не сплю — задремлешь и сразу просыпаешься. Не болит, нет, ноет, давит. И во рту ад. Все время боюсь, вот-вот тошнота подступит.

— Поражаюсь вашей выдержке…

— Да? — Казюкенас вдруг отшатывается, как прохожий, которого чуть не задела проезжающая мимо машина.

— На вашем месте я бы не откладывал больше.

— Ждал вашего слова, доктор… — Казюкенасу трудно решиться. Они стоят на открытом перекрестке, ревущем, сизом от бензиновой гари, здесь не за что спрятаться — ни за авторитет, ни за телефоны, рядом только крепкая рука грубоватого врача, сомнительного друга детства, твердо сжимающая плечо, когда мимо проносится троллейбус. — А знаете, — Казюкенасу хотелось бы освободиться от стиснувших его пальцев, он боится попасть к ним в плен на долгие годы, недели, месяцы, — знаете, первые троллейбусы я в Праге купил. Но, вижу, неинтересно это вам…

— Интересно, но в отделении полно дел… Буду ждать вас в больнице. До свидания.

— До скорого! Что ж, если нет иного выхода… Сколько еще дней даете, доктор? Не прошу месяцев — дней! Ведь у меня на плечах… — В толчее автомашин и людей Казюкенас тщетно пытается отыскать весомые доказательства, почему не может сразу оставить свою многогранную деятельность, как оставляют ее в подобных случаях все остальные смертные. Пролетают мимо троллейбусы, уже изрядно потрепанные, потерявшие первоначальный лоск, и среди прохожих ни одного знакомого… А ведь сотни и сотни людей зависят от его решений, мнений, настроения… Обгоняют или попадаются им навстречу в основном молодые люди, крепыши и здоровяки, они не намерены ни с кем делиться своим здоровьем, впрочем, прохожие не очень интересовали сейчас Казюкенаса, заботили другие — те несколько человек, которым он не осмелился или не успел сообщить о своем состоянии, такие люди появляются в жизни каждого человека, когда насчитает его вдруг нежданная беда. Так и не отыскав вокруг ничего, на что можно было бы опереться, Казюкенас мрачно смотрит на Наримантаса, и врача обжигает угрюмая решимость, горящая в живом и даже, кажется, в искусственном глазу Казюкенаса.