Миколас Слуцкис - На исходе дня

Доктор Наримантас шагал быстро, все время поторапливая себя, убеждая, что не имеет права медлить ни минуты, ему мешали посторонние мысли, очень несерьезные и почти неприличные для человека, привыкшего работать не только в будни, но и по праздникам. Вот здорово было бы превратить вдруг асфальт в пашню или луг, поток автомобилей — в реку, а тень бы рядом с ним — не от портфеля, а от удочек! Даже камышом пахнуло свежо и соблазнительно — почувствовал себя азартным босоногим мальчишкой в жаркий летний день.

— Садитесь, доктор, подвезу!

Давно не держал Наримантас в руках удочек, забыл уже, когда и бродил по лугам, все бегом и бегом — на работу! — однако мечты об этом не казались ему такими уж высосанными из пальца, не подползи к тротуару запыленный «Москвич», не помаши ему черная, как железный крюк, рука, он, конечно, поплутал бы еще по влажному берегу детства, хотя и самому было непонятно, почему это все чаще в последнее время тянет его туда.

— Извините, я вас не останавливал…

Наримантас сердито отстранился, чтобы не задела черная рука, не потому даже, что, прервав детские мечты, «Москвич» лишил его таких нужных ему вещей… Мог бы десяток-другой минут подышать свежим утренним воздухом, поглазеть на молодые, пышущие здоровьем лица людей, не подозревающих даже, что есть болезни, старость, смерть… Наконец, существует небо, озаренное утренним солнцем, можно просто так пялить на него глаза, пусть до сих пор он редко делал это.

— Да что вы, доктор! Вас же все знают!

Такой ответ Наримантас почти предвидел, это смягчило потерю — непривычно было чувствовать себя свободным от постоянных своих обязанностей, отнявших у него с течением времени все, включая и очарование утра, а сияющее лицо могло принадлежать и какому-нибудь хулигану, залатанному в часы ночного дежурства…

— Учтите, я не останавливал вас, — повторил Наримантас и, глотнув в последний раз наполненный сладковатой бензиновой гарью воздух, а совсем не приозерную свежесть, нырнул в услужливо распахнутую дверцу. Довольный водитель тут же бросил машину вперед, от лобового стекла метнулась в лицо желтовато-коричневая обезьянка. Она, точно живая, барахталась и кувыркалась, насмехаясь над пассажиром, который не решался откинуться на спинку сиденья — и чего это он надулся, чванится? Может, и вправду нету у тебя, человече, права на благодарность, если ты столь решительно отметаешь от себя такую необязательную вещь, как слаба? Да и невелика услуга — всего-то копеек на сорок! Водитель, поймав добычу, сосредоточенно уставился на дорогу. Вероятно, из тех, кого Наримантасу довелось щупать и выстукивать в поликлиниках, больницах, военкоматах… Один за другим въезжают они на каталках в операционную и выезжают из нее, уже запеленатые в бинты, потом выздоравливают, выпархивают, как бабочки из коконов, забыв иной раз сказать «спасибо». Их он не помнит. А вот тех, кого отвозят в морг, не забывает, даже во сне видит… Иногда знакомые черты почудятся в лице какого-нибудь безнадежного, но в этом, если у него спросить, Наримантас ни за что не признается.

— В командировку еду… И вдруг вы! Раз-два, и доставлю на место… Курите! — Водитель большим пальцем выдавил набитую окурками пепельницу на передней панели; ноготь на пальце расплющенный, твердый, как кусок антрацита.

— Когда у меня время есть, пешком иду, а нету — лезу в троллейбус или такси заказываю. — Наримантас покосился на почерневший ноготь… Знакомый ноготь… Где я его видел? Украдкой глянул на собственный большой палец — тоже хорош, боялся, что не примут в хирурги… Господи, какая чушь в голову лезет!

— Вы не думайте, я не левачу! — Округлые до синевы выбритые щеки водителя обвисли, как у старика, обнаружились морщины. — Вы же мне, доктор, жизнь спасли!

От растерянности или желания сделать приятное включил радио, зазвучал надрывный эстрадный голос — отличный аккомпанемент к подобной беседе.

— Бога ради, не надо!

Наступила тишина, еще более гнетущая: сейчас спросит, помнит ли его доктор, и начнет упрекать в забывчивости. Для больного его аппендицит важнее всего на свете.

— Ладно, пусть играет… — Махнул рукой и откинулся на спинку сиденья.

— Вижу, не узнаете меня?

Голос ничего не подсказывал, только вот расплющенный палец… Наримантас снова покосился на руку водителя. Даже неловко, как будто он четырехпалый или шестипалый.

— Что у вас было? — Вроде не сам, профессиональная привычка задала вопрос.