Ринат Валиуллин: Кулинарная книга

— И вы так спокойно об этом говорите? — опешила Белла.

— Я уже привык, — снова я качался на волнах ее синих зрачков.

— Черт, ну и семейка! Мама мне говорила, что вы со странностями, но я не предполагал, что… — начал рисовать что-то невнятное ложкой на скатерти Альберт, так и не закончив фразу. Будто он решил ее дописать.

— Некоторые отношения строятся на скандалах, некоторые разрушаются от идиллии. У вас какой вариант? — выкинуло меня очередной волной на берег ее декольте.

Супруги взглянули друг на друга недоверчиво, как будто им только что по громкой связи озвучили то, о чем они подумали.

— Даже не знаю, но с соседями мы точно не спим, — выронил из рук ложку Альберт.

— Зато слишком много кашляете, — рассмеялся я, а вслед за мной и Белла. Последним был Альберт. До него доходило медленно: он сидел дальше всех.

— То, что хозяин встал, не значит ли, что гостям пора уходить? — поправила блузку Белла.

— Не значит, хотя мне уже скоро на работу. Но у вас же есть ключи? — оторвался я от «окна», которое только что прикрыла Белла. Она поставила на стол пустую чашку, словно точку в моем непристойном предложении.

— Да, мы закроем сами, нам Фортуна все объяснила. — Альберт сооружал себе еще один бутерброд. Чем больше нравится женщина, тем сильнее неприязнь к ее спутнику. Желание отобрать, присвоить, хотя бы на время, велико, и надо уметь его гасить. Я умел.

— Ну, тогда я пойду, привет сокамерникам и всем тем, кто в пробирках, — оставил без внимания, без прощального взгляда замужнюю женщину, чтобы показаться как можно более независимым.

Голая жена сидела на кухне с сочным персиком в руке, сок стекал по ее багровым губам, по длинной шее, к высокой груди, пощипывая весной на сосках, а сытость не приходила. На полу валялись большие косточки. Другой рукой Фортуна брала их, шершавые и скользкие, они все время норовили ускользнуть. Она нажимала, те вылетали из пальцев, снарядами пытаясь пробить пуленепробиваемое стекло одиночества.

— Что ты творишь, Фортуна? — опешил я от такой панорамы.

— Плевать. Просто захотелось плевать косточками. Иногда так хочется делать что-нибудь нелогичное, нелепое, чтобы выбраться из дома, из дома быта. Есть шанс, что кто-то вспомнит о твоем существовании.

— Я же тебя люблю, — подошел и обнял ее голову, волосы пахли фруктами. Поцеловал их.

— Мне твоя любовь даром не нужна.

— А за деньги?

— Я подумаю, но прежде ответь мне. Почему ты так часто говоришь «я тебя люблю»?

— Потому что мне больше нечего сказать.

Вот не хочешь, а целуешь, не любишь сейчас, в данную минуту, а признаешься в любви, и никакой совести не просыпается. Просто говоришь то, что человек хочет от тебя услышать, или тебе кажется, что он хочет это услышать. Возможно, и она меня не любит, но тоже целует. Жизнь проходит, пока мы целуем не тех, — в задумчивости откусил я сладкий персик, глубоко войдя в его плоть, откуда на меня, из самого сердца, изогнулся бледно-белый червяк. «Действительно, — подумал я, глядя на него, — может, то, что мы называем любовью, — есть ее отсутствие, ее след».

Скоро в руке у меня осталась только косточка, рельефная и волосатая, я нажал на курок, пуля попала коту в голову. «Контрольный», — подумал про себя. Он зверски мяукнул и убежал.

— Макс, не будь идиотом.

— А кем я еще могу быть рядом с такой красотой, — обнял я жену.

— Ты же его без мозгов оставишь, — с укоризной прожевала жена. Освободилась из моих объятий и вышла из кухни.

— Чувствуешь во мне великого охотника? Точно в яблочко, — перезарядил я ружье и стрельнул Фортуне вслед.

— Оставить без мозгов того, кого не хочешь, как это по-мужски, — ответила она из прихожей. — А что это ты притащил?

— Это гитара, давно хотел научиться играть.

— Сначала фотоаппарат, потом клавиши, теперь вот гитара — все это нереализованные в детстве творческие порывы, которые мужчина пытается осуществить на скорую руку. Они же, как и все, требуют времени, внимания. Ты все еще считаешь, что и гитару, и женщину можно приручить за несколько дней?

— Нет, на тебя ушли годы. Потерпи еще чуть-чуть и счастье нам обеспечено.

— Я столько не вынесу.

— Я тебе помогу, если его будет много.

— Чем ты мне сможешь помочь? Своей музыкой?

— Меня тянет к искусству.

— Да не к искусству, а к искусственному. Игрушек тебе не хватило в детстве, — громко разливался ее журчащий голос по коридору.

— К сожалению, классики уже вычерпали всю возможную гармонию из семи нот. Какой металл после Баха, какая психоделика после Моцарта, какой панк-рок после Грига? Сплошные ремиксы. В этом отношении писателям повезло больше, так как язык постоянно изворачивается, плюется, формируется, переводит, облизывает, сосет, цепляет, меняется, как климат, устанавливая погоду или дома, или на службе… или непогоду, — споткнувшись о паузу, задумчиво произнес я и добавил: