Сесилия Ахерн - Как влюбиться без памяти

Я чувствовала себя до крайности неловко, стоя между Лавинией и Адамом рядом с могилой. Лавиния была в больших темных очках, ее строгое черное пальто вызывало ассоциации с викторианской эпохой. Светлые волосы идеально уложены, на неестественно гладком лбу ни единой морщинки, губы увеличены с помощью инъекций. Ее муж выглядел гораздо старше ее. Вообще-то они одного возраста, но недавние неприятности и постоянная угроза тюремного заключения превратили его в старика с седыми волосами и мучнисто-бледным лицом. Их дети, восьми и десяти лет, стояли рядом с ним с глубоко безразличными физиономиями, утрата любимого дедушки не произвела на них никакого впечатления, потому что для них он попросту не существовал.

Чуть поодаль фотографы вели беспрерывную съемку. Клик, клик, клик. Здесь были и папарацци, и сотрудники деловых изданий — каждый хотел запечатлеть бесчестного дельца, возвратившегося в Ирландию, чтобы присутствовать на похоронах тестя.

Меня пугают такие люди, как Лавиния. Холодные, расчетливые, эмоционально неразвитые, неистребимые, как тараканы, они готовы бороться за жизнь любой ценой, уничтожая на своем пути всех, даже самых близких. Их образ мыслей противоестественен, такова же и их «любовь». Краткое общение с Лавинией убедило меня в том, что Адам прав, она действительно могла быть замешана в мошенничестве, но, похоже, ей удалось уговорить мужа взять всю вину на себя. Никакого самопожертвования с его стороны в этом не было, один лишь голый расчет — важно, чтобы Лавиния могла на законных основаниях возглавить компанию, важно, чтобы наследство не уплыло из их рук.

Я прочитала свой отрывок, как просил меня Адам, и, когда месса закончилась, Лавиния задрала подбородок и посмотрела на меня сверху вниз.

— Прелестный пассаж. Очень трогательный, — произнесла она с усмешкой, ясно дававшей понять, что, кроме разве судебного постановления, тронуть ее в принципе не может ничто.

И похороны, и вообще весь этот день дались мне тяжело. Одни меня грубо игнорировали, а другие пытались выразить соболезнования из-за потери, которую я не могла оплакивать. Пожилые дамы со скорбными, сочувственными лицами цепко хватали меня за руку и пожимали ее в знак того, что всячески разделяют мою боль, меж тем иной боли, кроме как от их железных пальцев, я не испытывала.

Когда гроб опускали в могилу, я почувствовала, что Адам передернулся и плечо у него задрожало. Он поднес руку к лицу и замер. Я подумала, что не стоит вторгаться в его переживания, но все же тихонько взяла за другую руку и пожала ее. Он удивленно на меня посмотрел, и я увидела, что глаза у него совершенно сухие. Он широко ухмылялся, а руку поднес к лицу, чтобы это скрыть. Я изумленно на него вытаращилась, а потом предостерегающе нахмурилась. Вокруг полно народу, на него направлены камеры! Однако, осознав это, я вдруг почувствовала, что меня тоже разбирает смех. Кошмар какой-то, смеяться в такой момент, когда бренное тело предают земле. Это самое неподходящее в мире время для смеха, но именно поэтому подавить его оказалось чрезвычайно сложно.

— Что это было? — спросила я, когда толпа начала потихоньку расходиться и мы медленно шли к машине, на ходу принимая соболезнования. Общего семейного лимузина не было, Адам с Лавинией не собирались ехать вместе. Лавиния, как старшая в семье, занимала первую машину в кортеже вместе с Морисом и детьми. Молчаливый по обыкновению Пат вез нас с Адамом в машине его отца, которая теперь перешла к нему. Впрочем, Лавиния уже объявила, что намерена это оспорить.

— Сожалею, что так вышло, но я не мог отделаться от одной странной мысли, — ответил Адам. Он снова ухмыльнулся, его просто распирало от смеха. — Я не стану изображать, будто напрочь убит горем, Кристина. Разумеется, мне грустно от того, что отец умер. Это печальное событие, и сегодня печальный день, но я не намерен ломать руки от горя, как будто мой мир рухнул. И не собираюсь извиняться за это. Хочешь верь, хочешь нет, но можно полноценно жить дальше после того, как потерял кого-то из близких.

Меня удивила эта демонстрация силы.

— Ну а что тебя так развеселило, когда твоего отца опускали в могилу?

Он поджал губу, потряс головой, и по лицу его снова пробежала улыбка.

— Я пытался вспомнить его. Вспомнить что-нибудь трогательное, какой-то момент, когда мы с ним были едины. Это сильное переживание, когда твоего отца предают земле, и я хотел ощутить утрату, хотел почтить его память… Я подумал, что это поможет мне запечатлеть этот миг, что так будет правильно. — Он рассмеялся. — Но все, что пришло мне в голову — как мы с ним виделись в последний раз. Последний мой с ним разговор в больнице.