Уильям Сатклифф - Новенький

ПОНЕДЕЛЬНИК, 29 ИЮЛЯ

ВТОРНИК, 30 ИЮЛЯ

Не понял. Лег спать в воскресенье, проснулся во вторник Странно.

После ленивого, но путаного завтрака нас осеняет: осталось меньше недели, а мы осуществили только четверть первоначального плана.

Последний прощальный взгляд на музей секса, и мы садимся в ближайший поезд на Брюссель.

Приезжаем в Брюссель к вечеру, осматриваемся (как-то вяло), спорим с Барри из-за того, что он всегда слишком быстро ходит, и садимся в вечерний поезд на Берлин.

СРЕДА, 31 ИЮЛЯ

Приезжаем в Берлин. Оставляем рюкзаки на вокзале. Осматриваемся (как-то серо). Ужасно скандалим из-за того, что Барри хлюпает чаем. Ночной поезд на Прагу.

ЧЕТВЕРГ, 1 АВГУСТА

Приезжаем в Прагу. Сильно устали. Быстрая прогулка (в магазинах как-то пусто), дремлем в парке, крупно ссоримся из-за спертой шариковой ручки, ночной поезд на Вену.

ПЯТНИЦА, 2 АВГУСТА

Прибываем в Вену. Неплохо. Барри наезжает на меня за то, что ковыряю в носу. В качестве контрдовода привожу его раздражающее шмыганье носом, это выливается в продолжительную беседу о физиологических привычках. За обедом понимаем, что у нас остался один полный день. Дико паникуем. Ближайшим поездом домой.

В полночь приезжаем в Мюнхен. Быстро оглядываемся – похоже, почти ничего не потеряли. Поезд в Париж.

СУББОТА, 3 АВГУСТА

Приезжаем в Париж (старый друг) к обеду. Полчаса на покупку французской булки и последний взгляд вокруг, затем ближайшим поездом в Кале. За булку заплатили поровну, но Барри забирает ее себе и уминает по меньшей мере две трети (если не больше), пока я в туалете. Мы ссоримся, как не ссорились никогда. Чуть не до драки.

Ночная переправа.

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 4 АВГУСТА

Дом.

Милый дом.

Не видеть бы Барри по крайней мере год.

Когда я вернулся в Хэрроу, для восстановления любви к человечеству мне требовалась неделя в одиночной камере. Я, как положено, представил родителям полный отчет о каникулах в трех предложениях и спрятался в спальне. Не читал, не смотрел телевизор, не выходил наружу – ел и сидел в углу, пуская слюни, пытаясь вспомнить разницу между Веной и Мадридом (или это Бордо) – или это было в Праге? Нет, в Париже! В Барселоне?

Путешествие многому меня научило.

В этом оцепенении я часто думал о том, как сильно ненавижу Барри. Я был просто счастлив, что больше не нужно выносить все эти его манеры, привычки, фразочки или запахи. Потом, однажды утром, я понял, что он был мой лучший друг, мы только что провели вместе изумительный месяц, и теперь он знает меня лучше, чем кто-либо в мире за пределами моей семьи. Внезапно я почувствовал, что он мне близок, как никогда раньше.

Спячка закончилась, я восстановил речевые способности и позвонил Барри. Он рассказал, что приехал в Ноттинг-Хилл и обнаружил, что квартира занята парой синоптиков с телевидения, которые, по их словам, въехали туда неделю назад. Он поехал к родителям и нашел там письмо от миссис Мамфорд, в котором она сообщала, что вернулась к мужу и детям.

Барри сообщил, что проплакал всю неделю.

Хотя, с одной стороны, это было идеальное завершение лета, из-за Барри я немного расстроился. Я знал, что так и случится – через несколько недель без сексуального экстаза по первому требованию на миссис Мамфорд вновь навалятся прелести рутины, – но всю неделю об этом не думал. Я размышлял исключительно о Барри-спутнике, которого готов был задушить, и забыл о существовании Барри-друга, чьей жизни пришла пора развалиться.

Я подумал, что следовало быть с ним, когда все это произошло, но если б я увидел, как он плачет и, мало того, шмыгает носом (два быстрых кратких шмыга, правая ноздря расширяется, левая сжимается, один пронзительный бульк в пазухах), не говоря уже о тошнотворном миндальном запахе его дезодоранта, – утешить я смог бы не бог весть как.

Когда я слушал его рассказ, меня внезапно оглушило чувством вины, и я пообещал, что немедленно приеду прямо к нему. Пришлось спрашивать, как идти, потому что я впервые собирался домой к его родителям.

Барри открыл дверь. Он не плакал, но глаза покраснели и опухли. Первым моим порывом было его поцеловать, но я этот порыв подавил и положил мужественную руку ему на плечо.

– Сука, – сказал я.

Он отвернулся и без слов стал подниматься по лестнице, так что я последовал за ним. Мы оказались в тесной, чрезмерно разукрашенной спальне, на стене – символический намек на молодежную культуру: плакат с Бобом Марли на розовых атласных простынях и Кайли Миноуг с косяком (ну, или что-то в этом духе). Барри немедленно зарыдал во всю глотку.