Дэвид Стори - Сэвилл

— Да? Так я пришлю кого-нибудь из старшеклассников.

— Боюсь, они не умеют держать класс в руках.

— Зайдете ко мне в кабинет на большой перемене, — сказал директор.

— Хорошо, — сказал он.

— И я хочу, чтобы эта музыка прекратилась.

— Тогда вам придется самому выключить проигрыватель.

— Я хочу, чтобы она прекратилась. — Директор пошел прямо к двери и закрыл ее за собой.

Через некоторое время коренастая широкоплечая лысая фигура вновь появилась в коридоре. Колин усилил звук.

Он увидел, как багровое лицо директора побагровело еще больше, увидел, как он на мгновение замедлил шаг у двери, а потом решительно, почти теряя равновесие двинулся дальше.

Когда ближе к концу дня он вошел в кабинет Коркорана, директор сидел за письменным столом и словно бы сосредоточенно проглядывал ворох бумаг.

Колин сел на стул и приготовился ждать.

— Я приглашал вас сесть? — спросил директор, не поднимая головы.

— Нет, — сказал он. — Но если у вас хватило грубости не заметить, что я вошел, у меня хватит грубости сидеть, как я сижу.

— Послушайте, — сказал директор, вставая. Он вышел из-за стола. — Не знаю, какая муха вас укусила, Сэвилл, но подобное поведение не принесет вам ничего хорошего ни теперь, ни в будущем.

— Об этом предоставьте судить мне, — сказал он.

— И не подумаю, черт побери, — сказал директор. — Судить об этом буду я. Я руковожу этой школой, а не вы.

— Но, к несчастью, преподаю в ней я, — сказал он. — И я не могу допустить, чтобы вы или кто-нибудь еще являлись на мой урок без разрешения и пытались его сорвать.

— Я могу приходить, куда и когда считаю нужным, — сказал директор.

— Но не на мои уроки, — сказал он. — Да и ни на какие другие, если бы вы уважали своих учителей.

— Каких учителей?

— Своих.

— По-вашему, это учителя? Да половина из них никого и ничему научить не способна. Половина из них, — добавил он, — не сумела бы мне подметки прибить.

— Вы так у них над душой стоите, что удивительно, как они вообще пытаются что-то делать, — сказал он.

— Послушайте, — еще раз сказал директор, однако глядя на него с некоторой растерянностью. — Тут руковожу я, — добавил он через несколько секунд.

— Если у вас есть какие-то замечания относительно того, как я преподаю, вы прекрасно могли бы делать их не на уроке. Каким авторитетом буду я пользоваться у детей, если вы будете вальсировать по классу, когда вам вздумается?

— Я не вальсировал, я просто вошел.

— А мне показалось, — сказал он, — что вы вошли точно в такт музыке.

— Послушайте, — опять сказал директор и снова с недоумением уставился на него.

— Музыка на уроках полезна. Я предпочитаю всесторонний подход к ним.

— Подход к ним есть только один. Я-то знаю: я учу здесь больше тридцати лет! — Коркоран пнул воздух носком туго зашнурованного ботинка. — Вот такой. Вот как я подхожу к этим хулиганам.

— Я с этим не согласен.

— А руки в ход пускаешь, парень. Я сам видел.

Колин молча ждал продолжения.

— Что сказал бы инспектор, если бы вошел в класс и услышал эту дребедень?

— Меня совершенно не интересует, что он сказал бы.

— Я-то знаю, что он сказал бы. И что он сказал бы мне, — добавил он.

— Вы что, его боитесь?

— Я никого не боюсь, — сказал директор и быстро вернулся за свой стол. — Ни-ко-го — никого! — Он взял ручку и расстроенно посмотрел на ворох бумаг.

— Я намерен и дальше использовать музыку, — сказал он. — Причем всякую. Если вы против, вам придется меня уволить.

— Послушайте, Сэвилл. — Он опять посмотрел на него через стол. Потом добавил: — Вы кофе пили?

— Да, — сказал он.

— Даже кофе тут скверный. Я знавал школы, где девочки варили такой кофе, что большая перемена была одно удовольствие. А наши девочки, я думаю, даже яйцо вкрутую сварить не сумеют.

— Может быть, уйти надо вам, а мне — руководить здесь, — сказал он. — Я кофе большого значения не придаю.

— И я, — сказал директор. — Зато я придаю значение тому, чтобы школа эффективно обеспечивала практическое образование, а эти ваши розовые слюнки, эти расхлябанные сентиментальные мотивчики тут не требуются — ни мне и никому другому, — добавил он.

Колин молча закинул ногу на ногу.

— Послушайте, я считаю вас очень хорошим учителем, — сказал директор. — Вы заносчивы и грубы, но это только ваша молодость: несколько лет того, через что прошел я, и все ваши острые углы пообобьются. Можете мне поверить. Еще несколько лет вроде тех, через которые прошли некоторые из нас, и вы побежите в упряжке как миленький и будете полагаться на опыт, а не на невежество и добрые намерения. У нас у всех были добрые намерения. У меня были добрые намерения, у мистера Дьюсбери были добрые намерения, у миссис Уолсейк были добрые намерения. Но к несчастью, от добрых намерений сельдерей не растет, свекла не краснеет и репа слаще не становится: тут требуются практические меры, чтобы они знали, сколько будет четыре плюс четыре и что происходит с водой, когда они кипятят чай. В конце-то концов, — добавил он, — что ждет этих детей дальше? После окончания школы почти все будут работать если не на шахте, то на заводах, мостить дороги, рыть ямы и чистить канавы, а девочки пойдут на фабрики, повыходят замуж и народят детей, а нам придется их обучать. Так при чем тут музыка? Пусть слушают музыку дома по вечерам, да многие из них ничего другого и не делают. От тебя одно требуется: научить их читать квитанции, считать недельную зарплату и писать заявления о приеме на работу. А что сверх этого, так они тебе спасибо не скажут, да и их родители тоже, если ты будешь забивать им головы тем, что на хлеб вместо масла не намажешь. Хлеб с маслом — вот единственная мера вещей, понятная этим людям.