Дэвид Стори - Сэвилл

— Например, Стивен.

— Не трогал бы ты Стивена, — сказала она. — Он никогда тебе ничего плохого не хотел сделать.

— Знаю, — сказал он. — Я это и имею в виду. Для него это вовсе не так хорошо.

Мать закрыла глаза.

— Я не знаю, что со мной, — сказал он. — Я чувствую, что живу на какой-то новой основе, но на какой, не понимаю, — добавил он.

— Не стоит так все принимать к сердцу, — сказала она. — И оставь Стива в покое. У меня нет сил выносить эти ссоры, — добавила она. — Я думала, после отдыха у нас все наладится.

Он слышал, как она легла спать. И продолжал сидеть у огня.

Потом с лестницы донесся шорох.

Вошел Стивен в пижаме, взял свою куртку со стула, перекинул через руку и шагнул к двери.

— Зачем ты соврал, Колин? — сказал он.

— Я не врал.

Стивен смотрел на него, словно постигнув какую-то страшную истину. Глаза у него расширились, в них отразилось пламя очага.

— А ты-то зачем явился сюда хныкать? — добавил он.

— Да. Я понимаю. Мне совсем не надо было возвращаться, — сказал Стивен.

— А? Чего ты испугался? — сказал он и посмотрел на брата, который стоял в дверях, точно ребенок.

— Я уйду, как только подыщу работу, — сказал Стивен. — Может, даже завтра что-нибудь найду. — Он закрыл за собой дверь.

С лестницы донесся звук его медленных шагов, раздался голос матери, потом заскрипела кровать.

Ему снился Эндрю: сначала он был старше его, потом сделался моложе. Он стоял у окна и заглядывал внутрь, потом уходил все дальше по дороге, а он бежал и звал: «Эндрю! Эндрю!», а когда он не обернулся, начал звать: «Стив! Стив!» — и увидел его лицо — похожее и непохожее во сне, это было лицо его младшего брата.

Ученики смеялись.

— А еще, сэр? — сказал один из мальчиков.

— Брюхо! — хором подсказал класс.

Они опять засмеялись, весело, безудержно, глядя на него с восхищением.

— Сэр! — И снова раздался взрыв смеха.

— Правда, — сказал он, — подразумевал я нечто совсем другое. И вот что: давайте послушаем музыку, а вы записывайте все, что чувствуете.

Он включил проигрыватель.

В классе наступила тишина. Из соседних классов донесся смутный ропот голосов. Зазвучала музыка. Ученики сосредоточенно смотрели перед собой.

Несколько минут спустя в класс вошел Коркоран.

— Что это?

— Сочинение, — сказал он.

— По-моему, как-то больше похоже на музыку. — Директор показал на стоящий перед ним проигрыватель. — И что за музыка? — добавил он.

— Джаз.

— Джаз? Что за джаз? Какое отношение джаз имеет к музыке?

— Они записывают, — сказал он, — чувства, ассоциирующиеся у них с музыкой.

— Какие чувства? — сказал директор. Его коренастая фигура налилась негодованием, глаза выпучились, от шеи по щекам поползла краснота. Колин глядел, как они лиловеют. На макушке у него вздулись вены.

— Я не знаю, какие это чувства, пока они их не выразят, — сказал он. — И они, вероятно, пока тоже не знают, — добавил он.

Директор отвернулся к доске, так, чтобы ученики, которые глядели на него как зачарованные, не могли расслышать его слов.

— Ничего подобного я в моей школе не допущу. Наша цель — образование, просвещение, а не пропаганда легковесной ерунды.

— Может быть, вы посмотрите их сочинения? — сказал он.

— Пока этот визг не прекратится, я ничего смотреть не буду, — сказал директор.

— Я его не выключу, — сказал он.

— Что?

— Если вам это нужно, так сами и выключайте. Пусть ученики посмотрят.

Глаза у директора потемнели, превратились в одни зрачки, на щеках выступили белые пятна, словно кровь отхлынула от лица. Он уставился на Колина злобно и завороженно.

— Будьте добры после урока зайти ко мне в кабинет.

— Хорошо, — сказал он, — если выкрою время.

— Как-нибудь выкроите. Я скажу мистеру Дьюсбери, чтобы он подменил вас.

— По-моему, у него у самого урок.